Девушка из банка

— По-моему, нет. Если мы найдем этого человека раньше, я вернусь в Камоцк раньше, чем хотела бы. Если найдем его позже или не найдем совсем, вернусь туда чуть позже. Получу у вас свои вещи, переоденусь в них и уеду. А потом до конца жизни буду сидеть в кассовом окошке с восьми до трех, а в воскресенье либо ходить на прогулку, либо читать, как не быть Золушкой… Либо мечтать, чтобы какой-нибудь новый бандит напал на банковский автомобиль и чтобы я снова пережила это нападение и снова могла поехать в Здрои, чтобы найти его. А осенью буду читать много детективов, потому что для прогулок будет слишком сыро… Ты не представляешь, что такое маленький городок осенью или зимой. В ресторане пьяницы рассказывают о своей жизни, хвалятся несуществующими знакомствами. В кинотеатре идут фильмы, о которых я еще год назад читала в журналах. В Доме Культуры поют и танцуют то, что уже не существует, какие-то народные танцы, которых никто не знает. Впрочем, я не умею ни петь, ни танцевать. Ты ничего этого не знаешь.

— Может быть, и знаю, — задумчиво сказал Зентек. — Я сам из маленького городка…

— Хорошо, если знаешь. Вы сделали со мной ужасную вещь: на минутку дали мне увидеть мир, как дали бы игрушку ребенку, а потом отберете. Даже лицо я должна буду вам отдать и вернуться к прежнему.

— Но почему?

— Потому что в Камоцке на меня бы показывали пальцами. Они знают меня, знают, что я совсем другая. Это… это выглядело бы, как переодевание… Даже мужчины никогда бы не поверили в то, что я на самом деле другая. А кроме того, я сама бы не смогла так одеваться, мне было бы незачем это делать, и вообще, я не умею этого делать, не умею нравиться. Может быть, потому я так выглядела, когда ты со мной познакомился? Сама не знаю. Но одно, по-моему, знаю…

Она замолчала.

Зентек тоже ничего не сказал. Он стоял и смотрел на нее. У него было такое впечатление, что он первый раз видит ее на самом деле. Она не ошибалась. И он тоже в душе считал прежнюю Маковскую истинной Малгожатой, а эту красивую девушку, которая стояла теперь перед ним, глядя на него большими грустными глазами, только вызванным к жизни в целях облегчения следственной работы образом, созданным товарищем Калусской. Но как было в самом деле?

— Мне уже не хочется туда возвращаться. — Малгожата подошла к тахте и уселась, обхватив колени руками. — Может быть, найду какую-нибудь работу здесь или в Варшаве. Я всегда боялась людей, не умела разговаривать, даже если в комнате было всего два человека. Краснела сразу же по любому поводу… В этом вы мне помогли: я научилась быть смелой, я не хочу остаться на всю жизнь в моей комнатке. И я буду смелой. Ну что, мы идем в этот парк?

— Да, конечно.

Зентек очнулся от мечтаний.

Они шли медленно, смеясь. Присутствие девушки возбуждало мужчин. Они даже не ощущали усталости после долгого путешествия, хотя все трое встали сегодня очень рано и много часов провели за рулем.

Остановились перед домиком, где она жила.

— До свидания!

Она по очереди подала им всем руку. Пожатие ее ладони было сильным, как у мальчишки.

— До завтра! До девяти часов!

Рогальский задержал ее руку в своей:

— Встретимся на пляже, там, где были сегодня?

Она закрыла за собой калитку и, повернувшись, крикнула через плечо:

— В одиннадцать, надеюсь, пан помнит!

Быстро перебежала двор и вошла в дом, помахивая сумочкой.

Они отправились назад по обочине шоссе.

— В одиннадцать? — сказал Каплинский. — Ведь мы же условились с ней на девять часов?

— А почему она сказала «пан»? Могла ведь сказать «Панове»? — Врублевский подозрительно посмотрел на них и фыркнул от смеха. — Мне пришло в голову, что кто-нибудь из нас ухлестывает за ней в одиночку, ничего не говоря остальным.

— Ну, если кто-то имел бы на это право, так, наверное, я. — В голосе Рогальского прозвучала обида. — В конце концов, это я ее нашел и ко мне она сегодня пришла.

— Неважно, к кому они приходят, — Каплинский задумался. — Важно, с кем уходят.

— И это тоже не так важно, как кажется. Кто теряет одну женщину, приобретает всех остальных.

— Мне кажется, что я уже где-то слышал эту фразу… — Рогальский поморщился. — Это не из какой-то пьесы?

— Не знаю… Как вы думаете, панове, сколько ей может быть лет?

— Восемнадцать. Самое большее — девятнадцать.

— Прекрасный возраст для женщины… Что, пан инженер? — Врублевский задел локтем задумавшегося Рогальского. — О чем вы думаете?

— Думаю о том, что морская вода возбуждает аппетит. Пойдемте быстрее. Мне кажется, настало время что-нибудь перекусить. Солнце уже заходит, а мы не хотим жить одной поэзией.

— Вы правы.

И они ускорили шаг. Начинались длинные летние сумерки. Когда они добрались до отеля «Империал», умылись и спустились в зал ресторана, было уже совершенно темно.

Они возвращались в толпе лениво идущих курортников. Концерт их несколько утомил. Малгожата, которая уже подсознательно все время отыскивала вокруг себя людей в темных очках, шла теперь молча, не поднимая головы и не глядя по сторонам.

— Посмотри, — тихо сказал Зентек.