Девушка и смерть

Коменчини мне жалко не было, Марселу, по большому счёту, тоже, но Фагундес!.. Неужели причиной для убийства может стать обычная ругательная статья? Или я ошибаюсь, и он умер от естественных причин? Но такое совпадение… Не умри так вовремя Марсела, я бы и не подумала, что Леонардо способен настолько далеко зайти в заботе обо мне и моей карьере, но в том, что за её внезапной кончиной стоял именно он, я почти не сомневалась. Так что же, он и впредь намерен убивать всех, кто скажет про меня резкое слово? Странно, что он не убил Марселу раньше. Впрочем, он заставил позаботиться об её устранении нашу дирекцию, и та таки позаботилась. Поистине, театр — это скопище пауков в банке. А я-то думала, что сумею миновать всю эту грязь, не замаравшись! Что ж, когда я танцевала в кордебалете, я и впрямь мало кого интересовала, кроме заклятых подружек, вроде Паолы. Она, кстати, этого не знает, но ей ещё повезло, она вылетела из Оперы, но осталась жива. А я пошла в гору и обрела врагов, а также друга, который по-джентльменски взял их устранение на себя.

Леонардо не давал о себе знать несколько дней, и я то раздражалась по этому поводу, то радовалась. Мне больше не хотелось встречаться с ним, но расставить все точки над «i» было необходимо. В конце концов он всё же позвал меня к себе, и встретил, как обычно, у двери, но я не пошла с ним. Наш разговор состоялся прямо у ведущей в подвал лестницы, в свете принесённого им фонаря.

— Зачем вы их всех убиваете? — спросила я.

— Кого «их»?

— Марселу и того критика?

— А ты что-то имеешь против? Или тебе так понравилось, когда тебя окатили кислотой, что не терпелось повторить?

— Но ведь можно было найти какой-то иной способ! А критик? Каждый человек имеет право на своё мнение. Его-то зачем?!

— Это было не его мнение. Статью ему заказали, — Леонардо скрестил руки на груди.

— Пусть так. Но убивать-то зачем?

— Затем, что это было лишь начало. Травля в прессе продолжилась бы, а может, и не только в прессе. Я избавил тебя от неё. Тебе это не нравится?

— Мне не нравится, когда из-за меня умирают люди. А по вашей милости умерли уже трое.

— Четверо, — спокойно поправил Леонардо. — Заказчика статьи я тоже убил. Ты нажила себе врага, и, заметь, не из-за карьерного роста, как Мачадо, а исключительно по собственной… неосторожности. Но теперь ты можешь его не опасаться. Я никому не позволю погубить то, что я создал.

— И вы так спокойно об этом говорите?!

Леонардо пожал плечами.

— Кто-то всё равно должен был умереть. Так почему бы не они?

— Что вы имеете в виду?

— А ты, наивная девочка, никогда не задумывалась, как мне удалось затормозить распад собственного тела? У меня больше не было своих сил, чтобы придавать ему видимость жизни, но силы можно позаимствовать.

Некоторое время я молча смотрела на него, переваривая услышанное.

— И как часто вы… заимствуете?

— Примерно раз в месяц. А дюжина человек в год — это не так уж и много. Иные и при жизни ухитряются убить много больше.

Я сделала шаг назад, потом другой.

— Тебе нечего бояться, Анжела. Тебя я не убью, клянусь.

— Я ухожу, — сказала я. — Я больше не могу оставаться с вами.

— Ты уже забыла, сколько я для тебя сделал? Кем бы ты была сейчас без меня? Да и следователь по делу Мачадо, не будь меня, не оставил бы тебя в покое так просто. Ты мне очень многим обязана.

— Вы и его убили?

— Зачем? Всего лишь подкупил. Смерть полицейского, ведущего расследование, могла бы наделать ещё больше шума, а мне — и тебе — это ни к чему.

— Простите, — повторила я, снова отступая к выходу. — Я не могу.

— Анжела, — Леонардо не шевельнулся, но его тон на мгновение приморозил меня к полу, — что я дал, то могу и отнять. Подумай хорошенько.

Я повернулась и опрометью выскочила за дверь.

Домой я не шла — бежала, сознательно не взяв экипаж, чтобы успеть успокоиться, но и прибежав к себе, я продолжала пребывать в состоянии сильнейшего нервного возбуждения. Я ведь и впрямь была наивной девочкой, которая не видела и не хотела видеть того, что было буквально перед её носом. И в самом деле, как можно жить неживому? Леонардо вампир, самый настоящий, пьющий чужие жизни, чтобы продолжить свою. Или у меня не было случая убедиться в его безжалостности? В его эгоизме? Он готов на всё ради своих целей, он пожертвует кем угодно и чем угодно, потому что для него имеет значение лишь один человек — он сам. И даже меня он ценит лишь постольку, поскольку я доставляю ему удовольствие. Как он там сказал? Что из всех наслаждений ему остались только эстетические? Вот он и наслаждается, попутно сметая с пути всех, кто может этому помешать. Если бы ему доставляло удовольствие наблюдать за мучениями живого существа, он замучил бы меня, не колеблясь.

Но ведь не доставляет? Так может, не стоило так его обижать? Надо было не рубить с плеча, а сообщить о своём решении как-нибудь помягче, и не сразу…