Девственницы Вивальди

«Милая Аннина!

Ты блистательно сыграла на концерте. Как я завидовала тебе, сидя простой слушательницей среди всех этих тупиц из моей семейки. Видно, им никогда не дано оценить ни как сложны наши concèrti,⁸⁸ ни до чего здорово ты играешь свои соло.

Единственное утешение — герцог согласился поехать к нам на ужин после концерта. Меня не пришлось долго уговаривать, чтобы спеть для него, и я не могу тебе передать, как приятно, когда в кои-то веки тебя слушает человек, способный чувствовать музыку во всех ее тонкостях.

Не доходит до меня, как в семейке Фоскарини мог явиться на свет такой талант, как ты. Среди них не сыщешь ни певца, ни музыканта, и вся их свора, за исключением одного Томассо, — ужасные снобы. Я готова отхлестать свою свекровь по щекам, если она еще раз выкажет пренебрежение к тебе. Тем не менее, когда мы все благополучно набились в гондолу, она без умолку трещала о том, какая ты стала миленькая и изящненькая, и что ты наверняка ходишь у maestro в любимицах, и что скоро, совсем скоро ты сама сможешь сделаться маэстрой. Слов нет, моя дражайшая свекровушка — лицемерка, каких свет не видывал.

Вы с Бернардиной, похоже, стали не разлей вода. Неужели она и вправду совсем ослепла, на оба глаза? Как же она управляется? Я смотрю, у нее высыпало еще больше веснушек — впрочем, какая разница, как она выглядит, ведь все равно ей и дальше жить в этой дыре. О, прости меня, cara! Уверяю тебя, я вовсе не бросила идею выдать тебя замуж! Даешь ли ты по-прежнему уроки Бернардине? Тебе хоть за это платят?

Честно говоря, мне тошно быть замужем. Томассо противный донельзя: он воняет, храпит по ночам и никогда не подстригает ногти на ногах. Тем не менее он лезет ко мне в постель не реже раза в неделю. Я снова забеременела. Ох, матерь Божья! Уж так я просила его, но он и слышать ни о чем не хочет, кроме как о сыне. „Как же мое пение?“ — спросила я его, а он мне в ответ: „Пе-ение?“, и хвать меня за титьки! Ненавижу его! Меня все время тянет блевать, приходится постоянно следить, чтобы рядом был тазик, хотя родня предпочитает называть это „утренним недомоганием“. Лицо у меня теперь бывает либо зеленое, либо чересчур румяное, а пузико все раздувается, словно дохлая собака.

Самый последний ужас — что моего душку Вирджилио отправили в изгнание за мужеложство! А я и понятия об этом не имела! И на тебе — а он вписан в мой брачный контракт в качестве официального чичисбея. Мамочка Фоскарини вздыхает, дескать, жаль, что по закону позволено иметь только одного чичисбея на одно замужество. „Но ведь его выслали! — огрызнулась я ей в ответ. — К тому же он — finòcchio!“ Подозреваю, что это она знала и без меня, потому что вид у нее был подозрительно довольный, словно она сама все и подстроила.

Я слышала, что ты будешь солировать еще на одном концерте, который состоится в нынешнем январе в базилике. Неужели правда? Ну почему пока я пела в coro, там все было куда скучнее?

Я собираюсь попросить папочку, чтобы он пробил через правление Пьеты мою кандидатуру — хочу стать visitatrice. Пусть даже в качестве приходящей волонтерки, но я смогу проводить со всеми вами гораздо больше времени, хотя руководство, пожалуй, решит, что я еще слишком молода для такой работы. В любом случае, я буду в состоянии взяться за нее, только когда вырожу этого чертова дитенка.

Признаюсь тебе, Аннина, что иногда ум — сущее бедствие. Я теперь живу в раззолоченной клетке, но все равно в клетке, я ничуть не свободнее, чем была в ospedale.

В следующий день посещений я принесу тебе очередное письмо. Не забудь пристегнуть рукава пошире.

Мои поздравления, cara! Мне бы иметь хоть половинку твоего счастья!

Твоя навеки лучшая подруга,

Марьетта».