Девственницы Вивальди

— Что это? — спросила я, уставившись на странную металлическую вещицу, не сразу узнав в ней медальон на золотой цепочке.

Этот увесистый медальон, левантийский по форме и исполнению, обильно усыпанный драгоценными камнями, был довольно уродлив. Я попыталась заглянуть внутрь, но Франц повернул его, и я увидела крохотную замочную скважину: медальон был заперт.

— Где же ключ? — Я подняла глаза к Францу, увидела снова его лицо — и едва не забыла, о чем спрашивала.

— Я ведь говорил ему, что ты поинтересуешься… — Он покачал головой.

— Кому?

— Еврейскому банкиру, что обслуживает герра фон Регнацига, местного консула архиепископа Майнцкого. Это он добывает мне партитуры.

— Но… я не понимаю! Что у меня общего с этими иноземцами? — Я снова уставилась на медальон: — И зачем мне это передали?

— Увы, милая девушка, мне это неизвестно. Он просто приказал вручить его тебе, а я был куда как рад выполнить это поручение и тем самым приблизиться к особе, которой я столь восхищаюсь.

Сколько же ночей за все эти долгие годы улетала я в царство сна на крыльях воспоминаний о поцелуях Франца Хорнека?..

Уже занималась заря, когда маэстро доставил нас и певиц к воротам приюта. Привратница, словно нарочно, куда-то отлучилась — и засов был почему-то отодвинут.

Быстро скинуть с себя пышные наряды и юркнуть в постель — но разве уснешь! Мы лежали, пересказывая подробности ночных приключений, и без умолку восхваляли Вивальди, который так здорово все устроил, как если бы это была опера, а он — импресарио. Девушки из хора рассказали нам, как маэстро вернулся за ними в гондоле и дирижировал ночной серенадой под балконом дворца Фоскарини. Но как же горько им было, что они в своих сиротских платьях оставались снаружи, пока мы веселились на балу!

Всю ночь я сжимала в кулаке цепочку с медальоном, гадая, что все это значит. Я не получила ответов на всегдашние вопросы, а лишь наткнулась на очередную запертую дверь.

Мысли мои вновь и вновь возвращались к подаренному медальону, пока девушки — да и я вместе со всеми — делились тем, что хотели рассказать, оставив кое-что и при себе, чтобы потом насладиться воспоминаниями в одиночку. Так, бывает, понемножку облизываешь леденец, смакуя его и растягивая удовольствие. Я готова побиться об заклад, что именно в ту ночь Марьетта впервые выработала свои планы, лежа в темноте и слушая наши рассказы о королях и жемчугах, о музыкальном поединке, о подаренных и возвращенных поцелуях.

А я — я тоже тогда приняла решение? Нет, я была еще девчушкой, не ведающей о том, что все дорогое и ценное для меня столь же зыбко, как блеск воды в канале, и столь же непредсказуемо, как зимний дождь.

6

В лето Господне 1709