Девочки и институции

Мы, девочки, делаем вид, что ничего не понимаем в политике. Мы разговариваем на птичьем, а птицы, как известно, выше всего этого. Мы щебечем, и никто не подозревает, что у нас на уме. Если бы вы только знали, какое подполье у нас в голове, вы, скорее всего, держали бы при себе свои жалкие комплименты.

На общем собрании трудового коллектива нам напомнили о том, что мы обязательно должны пойти на выборы и проголосовать за правильного кандидата. Не забудьте выслать фото заполненного бюллетеня. Не забудьте о вашем гражданском долге перед страной, иначе как вы будете смотреть в глаза вашим детям.

А у нас с девочками, честно говоря, уже не будет никаких детей. У нас нет сил рожать вам новых людей, эту новую армию девочек, затыкающих своими телами ваши расползающиеся по швам бездны. Ищите себе других дур, а я буду молча вбрасывать ваши бюллетени в пустых ночных школах, в которые скоро некому будет ходить. Всё это закончится на нас, мы – последние из девочек.

Мне часто снится, что я беременна. Наша страна полна спящих институтов – интересно, что институты видят во сне? Кто сидит возле их кроватей, кто меняет им пропитанные горячечным потом простыни, кто выслушивает, как они бредят на своем жалобном детском языке? Надеюсь, им снятся девочки-пересмешницы, многоголосое эхо, тщедушный хор – последний сигнал перед взрывающимся подпольем.

* * *

Хотя иногда мне и кажется, что я люблю всех девочек одинаково, но среди них, конечно же, есть те, кого я буду любить на порядок больше – и это, как правило, реальные девочки, а не обобщенно-выдуманные. Знаете, есть такие девочки-скалы, девочки-опоры, девочки, за которыми как за каменной стеной. Оксана – из таких девочек. Из реальных.

Из всех нас Оксана уволилась первая. Формально мы подали заявления одновременно, но Оксана ушла на самом деле еще полгода назад: мы помним этот день, когда потух ее взгляд. Ей давно было не до нас, и она сидела за своим столом как тихая и деятельная тень, разгребая то похоронную рутину после смерти своей матери, то нашу несходящуюся ежемесячную бухгалтерию. У Оксаны всегда всё было четко: четкие звонки, четкие разборки, четкие тексты, четкие похороны.

Уволившаяся Оксана быстро пошла в гору: получила премию, написала роман, вырастила сад на окне, съехалась с женой. Мы все пророчили ей большое будущее: Оксанина биография сама складывалась в литературное повествование. Это похоже то ли на предначертание, то ли на самоисполняющееся пророчество, будто берешь свежий отрез ткани, а там уже видно по линиям сгибов, как отрез был сложен изначально.

Наша Оксана – лесбиянка. Недавно отменили целый литературный фестиваль, в котором она должна была читать свою лекцию. Обеспокоенные и патриотичные граждане оборвали горячую линию губернатора. Оксана – извращенка, лесбуха, тетка, гомосексуалистка, содомитка, ведьма, разрушительница традиций. «Я не понимаю, почему моя родина не гордится мной», – говорит Оксана.

Оксана, мы тоже не понимаем, поэтому звоним на ту же горячую линию, чтобы передать губернатору Тульской области, что бывают такие девочки: девочки-скалы, девочки-опоры, девочки, за которыми как за каменной стеной. Передать, как нам жаль, что фестиваль отменили в День тульского пряника, омрачив такой светлый праздник своим кнутом.

* * *

В какой-то момент мы с девочками начали тяжело и странно болеть. Наши волосы выпадали, кожа – шелушилась, а желудок не мог удержать в себе даже обеденный йогурт. За месяц мы все постарели будто бы на десять лет.

Анализы выявили в нашей крови повышенное содержание тяжелых металлов. Ртуть, свинец, марганец, кадмий. Я не думала об этих словах с 8-го класса школы. Тяжелые металлы, латинские сокращения, приснившаяся таблица на форзаце синего учебника. Яблони стоят в предрассветной дымке, до выпускного еще так нескоро, а мы с девочками идем к первому уроку под какой-то heavy metal, стесняясь того, что растет и болит у нас под кофтами.

Кем мы стали, когда выросли?

Из чего сделаны наши девчонки?

Что еще можно найти в нашей крови?

ХГЧ, МДМА, ВИЧ, ПЦР, СССР. Тяжесть на сердце – это от тяжелых металлов. Аббревиатуры – это сокращения сердечной мышцы.

Оказалось, в здании была неправильно спроектирована вентиляция: из лаборатории обработки металлов этажом ниже она была выведена через нас и нашу кафедру. Теперь мы с девочками дважды подумаем перед тем, как глубоко дышать на четыре счета во время панических атак. А так хочется, чтобы всё было по-старому: яблони стоят в предрассветной дымке, до отпуска еще так нескоро, а мы идем к девяти утра читать наши лекции, стесняясь того, что выросло у нас под кофтами.

* * *

Как бы девочки ни пытались покинуть свои институции, институции всякий раз догоняли их и накрывали с головой. Любая работа превращается в работу на действующий порядок, потому что порядок уже и так разлит в воздухе, интернализирован дыханием и биением сердца, выделяется вместе с нашими слезами и потом.