Девочка в стекле

Бабочка нырнула в пламя, и оно с треском полыхнуло, послав к потолку тоненькую струйку дыма: в этот момент на мой кулон упал луч света из рукава Шелла, а я чуть подвинулся, чтобы картинка с кулона отразилась в сгустках пара над столом.

— Я здесь, Маргарет, — раздался загробный голос из ниоткуда и отовсюду.

Над нами материализовался туманный образ Гарфилда. Он хмурился, глядя из небытия: верхняя губа оттопырилась, ноздри расширились, словно и в потусторонней жизни он был осведомлен о скорби своей жены. Сестра вдовы посмотрела на него, квакнула по-лягушачьи и шлепнулась физиономией об стол. Сама же вдова отпустила мою руку и потянулась к строгому лику.

— Гарфилд, — сказала она. — Гарфилд, я тоскую по тебе.

— И я по тебе, — изрек призрак.

— Ты страдаешь? Как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке. Здесь все хорошо.

— Как я могу быть уверена, что это и в самом деле ты? — спросила вдова, прижимая руку к сердцу.

— Ты помнишь тот летний день у залива, когда мы нашли синюю бутылку и я сказал, что люблю тебя?

— Ах! — воскликнула она. — О да, я помню.

Призрачный образ медленно рассеялся.

— Не забывай меня, — затихая, сказал голос. — Я тебя жду…

Милтон, которого потрясло происходящее, выговорил, заикаясь:

— Кажется, тут идет дождь.

Шелл уголком рта возвестил:

— Это всего лишь осадки эктоплазмы.

Тут пришла в себя сестра вдовы. Раздался голос племянницы:

— Дядя Гарфилд, у меня есть вопрос.

К сожалению, дядя Гарфилд испарился. Он больше не сказал ни слова, и несколько секунд спустя стало ясно, что он исчез и не появится. Прямо перед Милтоном из темноты на стол упала дохлая крыса — он вскрикнул и подался назад, потом вскочил со стула.

— Это что значит? — закричал он Шеллу, указывая на длиннохвостое острозубое тельце. Глаза у него вылезли из орбит, а волосы стояли дыбом.

Шелл смотрел прямо перед собой.

Милтон повернулся и посмотрел на меня как раз в тот момент, когда я прятал липовую руку под пиджак. Не будь он так напуган, наверное, заметил бы, что мой левый рукав пуст.

— Мой благородный мистер Милтон, — сказал я со своим лучшим бомбейско-бруклинским акцентом, — мертвые говорят на символическом языке.

— Мы продвинулись вперед, миссис Моррисон, — пояснил Шелл.

— Как я вам признательна за то, что вы вызвали его ко мне. Уж и не знаю, как я смогу вас отблагодарить.

— Я не прошу ничего, кроме платы.

И оплата за полчаса работы была весьма щедрой. Мы стояли у парадной двери особняка, и Шелл запихивал пачку денег в карман пальто, а другой рукой держал пальцы вдовы, целуя тыльную сторону ее ладони. Я терпеливо ждал (да и кто я такой — всего лишь помощник великого человека), но внутри у меня все горело от желания поскорее оказаться дома и вымыть голову, на которой лежала дохлая крыса.

— Вы непременно должны вернуться, — настаивала вдова.

— Я сделаю это с огромным удовольствием, — заверил Шелл.

Немного раньше, когда мы стояли в прихожей, я обратил внимание, что Милтон пытался обнять племянницу Моррисона, но та сбросила его руку со своего плеча. У нее явно не возникало никаких проблем с толкованием символического языка мертвых. Милтон словно не заметил афронта и подошел к Шеллу.

— Это что-то сверхъестественное, — сказал он. — Я бы хотел пригласить вас на сеанс.

— Я рассмотрю ваше предложение, хотя обычно предоставляю услуги только достойнейшим.

Похоже, Милтон воспринял это как согласие.

Онду изрек на прощание свою любимую максиму из Ригведы: «Этот с пылающей главой пусть спалит ракшасов, которых надо убить стрелой как ненавистников священного слова!»[2] — и с этим мы удалились. Мы неизменно уходили строем — Шелл впереди, я сзади — и двигались медленным размеренным шагом, словно в некой величественной процессии.

Антоний Клеопатра ждал у «корда»[3] в своей шоферской форме и фуражке. Он придержал дверцу для Шелла, который сел на переднее сиденье, потом обошел машину и открыл для меня другую дверцу. После этого Антоний занял водительское место, втиснув свое могучее тело между сиденьем и баранкой, и завел мотор. Мы еще ехали по длинной, петляющей подъездной дорожке, когда я снял тюрбан.

— Ну и как оно прошло? — спросил Антоний.

— У этой вдовы в животе больше газов, чем в дирижабле, — ответил я.

— Только вот у нее все выходит наружу, — сказал Шелл. — Я свечку боялся зажигать.

— А откуда ты узнал про берег и синюю бутылку? — спросил я.

— В коридоре на пути в столовую, где мы проводили сеанс, на каминной полке есть прелестная фотография вдовы с беднягой Гарфилдом. Они стоят на берегу. А в ее руке бутылка.

— Но про цвет-то ты откуда узнал?

— У бутылки характерная форма — в таких обычно продавали целебный эликсир «Ангельская метла». Теперь его запретили из-за высокого содержания спирта. Выпускали его иногда в коричневых бутылках, но чаще в синих. Я просто рискнул и угадал.

Я восхищенно рассмеялся. Томас Шелл кого угодно мог обвести вокруг пальца — ни политик, ни поэт, ни сам Папа Римский не могли с ним в этом сравниться. Как нередко говаривал Антоний: «Да он самому дьяволу может спички продать».

ИНСЕКТАРИЙ