И, как знак прошлого, довоенного времени, разноцветными огнями горит реклама. А небо над городом зияет черной пастью.
Елизавета Карповна и Антошка быстро пробираются в медлительном потоке толпы. На углу улицы у большой витрины собралась публика. За зеркальным стеклом десять живых девушек. Все одинаково одеты в черные юбки, белые блузки, все одинаково причесаны, на всех черные туфли на высоком каблуке. Только на кармашке блузки у каждой вышит свой номер. Девушки улыбаются, медленно поворачиваются, как манекены, чтобы их можно было лучше рассмотреть. Одна из них будет счастливицей. Одну из них изберут мисс Лучией — самой очаровательной девушкой Швеции. Она проедет по городу в фаэтоне, запряженном белыми лошадьми, и мэр города вручит ей ожерелье, а девять девушек снова вернутся к прилавкам магазинов, в швейные мастерские или сядут за пишущие машинки.
Швеция не воюет. Она может избирать очаровательную мисс Лучию.
Антошке все девушки показались совершенно одинаковыми и все красивыми, и она не могла решить, которая же лучше.
— Вот уж никогда не согласилась бы вертеться в витрине всем напоказ, как заводная кукла, — решительно сказала она.
Мама улыбнулась. Антошка никогда и не могла бы попасть в число десяти — нос слишком короткий, глаза большие, широко расставленные, правое ухо чуть оттопырено, и худышка она ужасная — ни одно платье на ней красиво не сидит. Толстая только коса. И все равно милее дочки для мамы быть не может.
— Быстрее, быстрее, нас, наверно, уже ждут, — торопит мама.
Но вот снова людской поток встречает на пути преграду. У витрины германского туристского бюро собралась толпа. Автомобили без устали гудят, осторожно объезжая ее посередине улицы. Витрина туристского бюро ярко освещена: она не зазывает теперь совершить увеселительную поездку в Третий рейх, ее задача устрашать шведских обывателей. С начала войны в ней почти ежедневно менялись карты «завоеванных» фашистской Германией стран. Карту Польши сменяли карты Дании, Норвегии, Нидерландов, Бельгии, Югославии, Франции, Греции. 22 июня 1941 года в окне появилась огромная карта Советского Союза. Черная тень каждый день перемещалась с запада на восток, покрывая собой значительные пространства Советского Союза. Зарвавшиеся фрицы поместили затем в своем окне карту земного шара, и почерневшие от заштриховки страны наводили ужас на шведских обывателей. Швеция выглядела крохотным островком. Черная тень приблизилась к Москве и там застыла. Стремительный бросок фашистских армий кончился.
Сегодня гитлеровцы выставили в витрине огромные фотографии. Над ними горит неоновая надпись: «Зверства русских».
Антошка в ужасе вскрикнула. На фотографиях горы трупов женщин и детей. Прямо на Антошку смотрит недетским, полным ужаса взглядом малыш, прижавшийся к груди мертвой матери. Старик сидит, опираясь на клюку, возле дымящихся бревен — это все, что осталось от его жилища. Обгорелые остовы домов гневно глядят с фотографий пустыми глазницами окон. В центре витрины большой портрет фюрера с младенцем на руках.
В толпе ожесточенно спорили.
— Вот они какие, русские! — кричал молодой швед в коричневой рубашке. — Подумайте, господа, что делают большевики с цивилизованным миром!
— О благородный фюрер, — воскликнула дама в ярко-голубом шелковом пальто, — как он нежно прижал к себе малютку! Это так символично!
— Может быть, мадам, вы поищете в горе трупов мадонну, из рук которой вырвал ваш фюрер младенца? — Студент в белой шапочке, с которой на плечо свисала черная кисть, метнул злой взгляд на сердобольную даму.
— Русские варвары! — продолжал выкрикивать молодчик в коричневой рубашке.
— Замолчи, гитлеровский выкормыш! — хрипло крикнул высокий худой человек в роговых очках. — Я поляк, бежал с германской каторги. Я знаю это место. Эта фотография растерзанных людей сделана в варшавском гетто. Я сам видел эти горы умерщвленных гитлеровцами людей. Немцы похваляются собственными зверствами!
Антошка схватила маму за руку.
На мраморный цоколь дома ловко вскарабкался юноша в клетчатой рубашке, в брюках-гольф. Он откинул прядь светлых волос со лба.
— Люди, клянусь вам, это наша деревня Лидице, уничтоженная фашистами. — Чех показал на фотографию: на развалинах домов, как кладбищенские кресты, торчали печные трубы и вздымали к небу обгоревшие сучья толстые стволы деревьев. — Нацисты уничтожили всех жителей этой деревни.
— Я — серб! — Мужчина с ярко-черными глазами, в защитного цвета рубашке встал спиной к витрине и раскинул руки. — Я свидетельствую — это все злодеяния самих фашистов.
— Господи, — крестилась старая шведка, — неужели ты так несправедлив, что не знаешь, кого покарать?
— Кого же, по мнению почтенной фру, должен покарать господь бог? — прошипел шведский фашист.
— Убийц! Будь они трижды прокляты! — Старуха стукнула палкой о тротуар.
— Смотри, — прошептала Антошке Елизавета Карповна, — вон там, внизу, в самом углу, фотография развалин. Видишь в дыму силуэты? Это наш Харьков, мой родной город… Что сделали немцы с нашим прекрасным городом!