Девочка у моря

Эта девочка тоже была человеком со всей глубиной – и какая-нибудь вчерашняя размолвка с мальчишкой на турецкой дискотеке могла ввергнуть ее в бездонную пучину переживаний.

Но через день или два он узнал, что дискотек в их семейном отеле не бывает, ближайшая из всех находится в Аланье, и она сугубо взрослая, куда детей не пускают.

А девочка в оранжевых сланцах и белых шортиках с красным поясом неизменно появлялась у моря в пустынные утренние часы.

Казалось, она не сходила с места – стояла тут круглые сутки, только днем делалась незаметной среди суеты.

С окончания завтрака до начала ужина на пляже роились тучи нереально красивых девчонок всех возрастов: стройных, тонких, длинноногих, с развевающимися по ветру белокурыми волосами. Звонцов не обращал на них внимания; каждая казалась ему куклой, набитой опилками и увенчанной фарфоровой головой, словно Толстовская Мальвина.

А вот эта утренняя – неизящно сложенная, не имевшая в себе ничего, способного зажечь хоть на секунду – неизменно притягивала взгляд.

Своей недвижностью она напоминала кариатиду.

Хотя, конечно, сравнение страдало неточностью. Кариатиды – гипсовые, грудастые, косоглазые и по-турецки неуклюжие – поддерживали портик псевдороманской ротонды, которая украшала террасу их отеля около входа в ресторан.

Девочка ничего не поддерживала, лишь смотрела за горизонт, словно скульптура с корабельного ростра.

Но и эта аналогия не проходила.

Ростральные женщины были устремлены вперед, навстречу волнам и приключениям в духе романов Жюля Верна.

Эта же просто стояла, никуда не стремясь, как героиня драматической повести – жена рыбака, ушедшего в море перед штормом.

Но и рыбацкие жены, стоя там молчаливой толпой на берегу, позами своими выражали надежду, которая не умирала до последней минуты.

А от девочкиной фигуры веяло такой безысходностью, точно она уже загодя похоронила всех близких.

И, возможно, даже саму себя.

4

Прибой тихо шумел, перекатывая гальку и выравнивая песок. Над морем вспыхивали чайки, но их тонкие голоса не портили гармонии, а лишь добавляли к ней свою особенную ноту.

Звонцов сверился с часами.

До начала завтрака оставалось сорок минут. И даже он, любивший занять один из самых популярных маленьких столиков на открытой и по-утреннему тенистой галерее, мог наслаждаться покоем безлюдного пляжа еще целых полчаса.

Опустившись на лежак, он расслабился и закрыл глаза.

Море шумело и шумело и несло его куда-то в ненастояще счастливое далёко…

-…Мама!..

– Мама!!..

– Папа!!.. Папа!!!..

– Дарина!..

– Даниил!..

– Игнат!!..

– Егор!!!..

Он встряхнул головой, не сразу возвращаясь сюда.

Поднялся в вертикальное положение, оглянулся,

За его спиной, сдвинув пластмассовую пляжную мебель в подобие общих нар, раскладывало пожитки шумное семейство. Пузатый безволосый мужчина с золотой цепью на шее, не по годам толстая женщина в слишком тесном купальном костюме, пара раскормленных мальчишек. Судя по молочно белой коже – вновь прибывшие, спешащие урвать от пляжа все возможное и потому решившие пожертвовать утренней едой.

Звонцов без охоты встал с успевшего нагреться лежака.

Но вместо того, чтобы возвращаться в отель и сидеть перед закрытой дверью ресторана, прошел к морю и остановился у кромки недалеко от девочки.

Не специально: так получилось, та была прямо перед ним.

Она бросила косой взгляд, но ничего не сказала.

Кричали чайки, плескались волны, шипела пена, постукивали камешки…

Все ненужное осталось где-то позади него; в нескольких шагах, но все-таки позади.

Он пригладил не требовавший того ежик волос и расправил плечи. Зачем – Звонцов и сам не знал. Низачем, просто по привычке всегда быть подтянутым.

Девочка в оранжевых сланцах стояла почти рядом, песок у ее ног то темнел от набегавшей воды, то снова светлел и казался почти сухим.

– А у моря, у синего моря,

Со мною ты, рядом со мною…

Он вдруг запел.

Громко и отчетливо.

Неизвестно зачем, но так, чтобы слышала эта девочка – которая наверняка не только не знала сентиментального старого фокстрота, но даже не ведала о том, что это именно фокстрот, а не какой-нибудь абалдонский рок?

Слух у Звонцова имелся. Правда, только внутренний: он понимал музыку от бытового романса до классики, узнавал в любом исполнении и даже по фрагментам, но дальше этого дело не шло. Однако голос имел от природы сильный, а потом хорошо поставленный, потому петь любил, хоть и фальшивил.

Отпуск выпадал всегда на лето и длился почти два месяца, с начала июля до последних чисел августа. Но всякий приезд к морю означал особое состояние – предчувствие чего-то, давно известного, но неизменно радующего. И ввергал Звонцова в приподнято-возвышенное состояние, когда все – по словам мудрого старого Хэма, хоть и в ином контексте – становилось почти таким, каким было прежде.

И сейчас ему тоже хотелось поделиться радостью и сделать чуть-чуть счастливее весь мир.

Ну если не совсем весь, то хотя бы ее – не по-детски печальную, оказавшуюся в двух шагах.