Девочка с куклами

«Может, купить что-нибудь домой?»

А в следующий миг Вербин услышал:

– Молодой человек!

Понял, что фраза обращена к нему, остановился и посмотрел на старика, сидящего на лавочке.

– Добрый вечер.

– Скорее, доброй ночи, – улыбнулся тот. Лет семьдесят, может, больше, но не дряхлый – подтянутый, не сгорбленный, с короткими, абсолютно седыми волосами, зачёсанными на пробор, он был одет в чёрное пальто, перчатки, брюки и ботинки. И держал на коленях раскрытый журнал.

«Интересно, что он видит в такой темноте?»

Ближайший фонарь не давал достаточно света, тем более для чтения старыми глазами.

– Простите за нескромный вопрос: вы курите?

– Да, сейчас… – Вербин полез за сигаретами.

– Нет, нет, вы неправильно меня поняли, – поспешил объясниться старик. – Вы не могли бы покурить, сидя на лавочке? Если не торопитесь, конечно.

– Зачем? – не понял Феликс.

– Мне уже нельзя… по разным причинам… Однако мне доставляет удовольствие, когда курят рядом. Сейчас же, как видите, людей почти нет, обратиться не к кому, вот я и решил вас потревожить.

Не «почти нет», а никого нет – поздний вечер прогнал с бульвара любителей прогулок, а редкие прохожие предпочитали тротуары.

– Минут двадцать назад проходили молодые люди, но они сидят на химии, законной, конечно, но абсолютной синтетике, от табака отказались, а мне противно вдыхать то, что они курят.

– Понимаю, – пробормотал Феликс. А в следующее мгновение удивлённо уточнил: – Двадцать минут? Вы так давно здесь сидите?

– На самом деле, дольше.

– Не замёрзли?

– Мне редко бывает холодно. – Старик раскрыл золотой портсигар и протянул Вербину. – Если вас не затруднит… Они, конечно, тянутся чуть дольше, зато ароматные.

– Как скажете. – Вербин устроился на лавочке рядом и раскурил сигариллу. Он их не любил, но не видел причин отказывать незнакомцу в просьбе.

– Анатолий Евгеньевич, – произнёс старик, словно прочитав мысли Вербина.

– Очень приятно. Феликс.

– Редкое имя.

– Спасибо родителям.

Сигарилла оказалась отличного качества и очень ароматной.

– Под каким именем крестили? Извините, если вопрос неуместен.

– Под этим и крестили.

– Точно… в православии есть имя Феликс. Забыл… – Старик сделал жест рукой. – Извините. Неловко получилось.

– Ничего страшного.

– Привыкли?

– Перестал обращать внимание.

– Мало кто знает, что у вас каноническое имя?

– Мало кто спрашивает, под каким именем меня крестили.

– Вас это смущает?

– Мне безразлично.

– Но мой вопрос вас… – Старик намеренно сделал паузу, глядя Феликсу в глаза, а когда понял, что молчание затягивается, с улыбкой поинтересовался: – Не поможете?

– Вы знаете, что хотите сказать, – ровным голосом ответил Вербин.

– Верно, – не стал скрывать старик. – Кем вы работаете?

– Я полицейский.

– Чувствуется.

– В хорошем смысле или плохом?

– Просто – чувствуется. А цвет у вас будет такой, какой вы сами себе выберете.

– Чёрный или белый?

– Ну, не радужный же… – Старик помолчал, после чего вернулся к предыдущему вопросу: – Мой вопрос вам понравился.

– Потому что он редкий.

– Только поэтому?

Нет, не только, однако Феликс не захотел развивать эту тему, в очередной раз затянулся ароматной сигариллой и спросил:

– Часто здесь бываете?

– В Москве?

– В этом сквере.

– В сквере не очень, только когда есть время прогуляться. В Москве – часто.

– Вы приезжий? – удивился Вербин.

– Не похож?

– Выговор и поведение выдают в вас настоящего москвича.

– Я много времени здесь провожу и знаете, кем только не был… – Старик тихонько рассмеялся. – Вы не поверите, Феликс, но я даже извозчиком служил одно время… любил на Кузнецком Мосту стоять… Впрочем, не важно, это так, развлечение… как и прогулки зимним вечером… Вы ведь тоже прогуливались?

– Да, – кивнул Вербин.

– Субботним вечером один?

– Иногда такое случается.

Несколько мгновений старик обдумывал ответ, а затем спросил очень мягко, проникновенно:

– И что же случилось с ней?

– Умерла.

Старик не извинился, не выразил соболезнования – он замолчал. А затем произнёс фразу, которую Вербин чувствовал, но никогда не произносил. Она не приходила ему. Или должна была прийти вместе с худым стариком, любящим вдыхать запах табачного дыма.

– И бульвар стал тусклым, – сказал он таким голосом, что стало понятно – понимает. Понимает, как никто.

– Осенним, – поправил старика Феликс, разглядывая тлеющий кончик сигариллы. – В любое время года – осенним.

– Но осень поздняя: без ярких листьев и их запаха, лишь голые ветки тоскливые и небо едва светлее асфальта.

– Да…

С какой удивительной точностью описан мир, в котором нет Криденс.

– Но вам до осени далеко, Феликс, очень далеко. Не приближайте её и не отнимайте у себя то, что ваше по праву.

– А если осень ранняя?

– Никогда, – качнул головой старик.

– Иногда.

– Только если мы её зовём. Поверьте, Феликс, я знаю. Я видел. И знаю, к чему это приводит.

– Просто осень наступит чуть раньше.

– И ещё быстрее закончится, уступив место лютой зиме. А из зимы невозможно вернуться. И однажды вы поймёте, что большую часть жизни провели на осеннем бульваре в одиночестве ожидания смерти. Разве это правильно?

– Мы проводим всю жизнь в ожидании смерти.