Девочка с куклами

Феликс уже понял, что дневник был главным собеседником Вики. Возможно, не единственным – это ещё предстояло выяснить, но точно главным. Только с дневником Виктория была абсолютно откровенна, с ним делилась мыслями и планами, сомнениями и желаниям, страхами и радостями. Жизнь молоденькой девушки с неимоверной точностью отражалась на желтоватых страницах, и она не могла не написать в нём, что готовится к четырнадцатому февраля.

Слишком важное событие, чтобы скрыть его от единственного собеседника.

Возможно, у психиатров будет другое мнение, но Вербин решил, что отсутствие в дневнике прямых указаний на подготовку к самоубийству, означает, что подготовки не было. Оставался вопрос, могло ли самоубийство произойти спонтанно, под влиянием нахлынувших эмоций?

– Тут есть над чем подумать…

Феликс закрыл дневник и поднял взгляд, привычно задержав его на доске с вырезанным изречением Публия Сира: «Contra felicem vix deus vires habet»[2].

– Была ли ты счастлива, Вика? Наверное, да. Ты молода, красива, перед тобой открыты все возможные дороги, ты энергична, умна, полна сил… Но ты себя такой не чувствовала. Тебе казалось, что счастье где-то там, так далеко, что отсюда не видно, что к нему нужно спешить, спотыкаясь и падая, и рыдать, глядя на разбитые колени, и думать, что теперь-то уж до него точно не добраться – до счастья. Ты не видела, что оно совсем рядом – прячется под ворохом проблем, которые ты сама себе выдумала.

Только вот ни одна из этих проблем не казалось достаточно серьёзной, чтобы появилось желание убить себя. Во всяком случае, на взгляд Вербина. Он понимал, что люди разные, что ситуации разные, и что окончательный вывод можно сделать, лишь досконально восстановив все события четырнадцатого февраля и отыскав улики, подтверждающие, что эти события действительно имели место. Но тот факт, что нигде в дневнике Виктория не сказала о желании покончить с собой, стал для Феликса определяющим.

– Ты не чувствовала себя счастливой, но ты не думала о том, чтобы прекратить всё это именно так. – Вербин допил остававшийся в стакане виски, прищурился на изречение, которое Криденс когда-то распорядилась вырезать специально для них, вздохнул и тихо сказал: – Я найду того, кто тебя убил, Вика, обещаю.

Десять лет назад

Мы сильны.

Мы невероятно сильны, хоть иногда и кажется, что это не так. И что бы ни произошло, какие бы мысли нас ни посещали, в нас заложено огромной силы желание жить. Если нужно – преодолевая. Если нужно – сражаясь. Даже когда всё плохо и всё вокруг окрашено тьмой – мы хотим жить. Кто-то – чтобы продолжить борьбу и превратить «плохо» в «хорошо», кто-то – повинуясь инстинкту.

Ведь кто бы что ни говорил, мы приходим, чтобы жить, а не умирать.

Желание жить делает нас необыкновенно сильными, однако нереальность сна диктует собственные правила и отменяет любые, даже самые главные законы. Даже инстинкты. Нереальность сна способна сделать беспомощным уверенного в себе человека; заставить записного силача страдать от неспособности поднять спичку; сломать упрямца с несгибаемым железным стержнем внутри. Нереальность сна легко меняет белое на чёрное, называя ложью то, во что ты искренне веришь, и отбирая надежду, когда жизнь твоя держится только на ней. В нереальности сна…

Или в его реальности?

Ведь сон – часть нашей жизни. Пусть нереальная, но часть. И как понять, в реальности или нереальности рвётся тончайшая нить, что удерживает твою жизнь? В реальности или нереальности тебя оставляет надежда, вынуждая смириться и принять неизбежное? В реальности или нереальности ты сдаёшься и твои лёгкие наполняются солёной морской водой, а тело медленно, но неотвратимо идёт ко дну? В реальности или нереальности останавливается взгляд и тебя накрывает ужас неотвратимости приближающегося конца? Страх овладевает тобой – снова, и ты вдруг понимаешь, что уже переживал его, что яркий, пронзительно острый, всепроникающий ужас уже превращал тебя в визжащий сгусток невыносимых страданий. Эта смерть уже была твоей, но привычки переживать её не выработалось, потому что смерть, даже повторяющаяся, не умеет становиться обыденностью. И сколько бы раз смерть не являлась, каждый будет как первый. И лишь потом, проснувшись и осознав себя не лежащим на морском дне, ты вспомнишь, что этот ужас накрывает тебя не впервые, превращая жизнь в пытку.

Ту жизнь, которая кажется реальностью.

Всю жизнь.

Столько, сколько ты выдержишь. Согласишься выдержать. Сумеешь выдержать. Ужас будет с тобой так долго, пока ты не сломаешься. Или не найдёшь выход из той тьмы, что накрывает и днём, и ночью. А как его найти – выход?

Что может стать выходом?