Девочка с красками

Николай Андреевич стремительно перешагнул порог древней башни, где столь внезапно учинили ему суд и расправу его школьные друзья, и зашагал к городу, идя на ветер — сперва вниз по тропинке к реке, а потом этой же тропинкой круто в гору и к городу.

Покуда происходил весь этот разговор, столь непременный между друзьями в подобных случаях и столь всегда бесплодный, Таня всё топталась в пыльном палисаднике перед судом, не зная, как добыть ей из него свою маму. Зайти? Страшно. И не велено. Но ничего, что не велено.

Просто страшно туда идти. Ещё страшнее, чем в пахнущую больницей гостиницу. А ведь в гостиницу её провожал Черепанов. Теперь бы она с ним не пошла. Вот и нет у неё этого друга.

Он обманул её, он показался ей хорошим, вовсе не злым, как бы он там ни чудил и ни бранился, чтобы там о нём ни говорили другие. Она ошиблась. Он злой, скверный, жадный старик. Ох, как всё горько, как всё сложно!

Таня пошла вдоль зарешечённых окон суда, заглядывая в их тёмную глубь, нет ли где-нибудь там её мамы. Несколько окон вели в зал, который уже начал пустеть, где мамы её уже не было. Куда же она подевалась? От окна к окну переходила Таня, пугливо оглядываясь на выходящих из суда людей.

Она боялась, что её сейчас станут прогонять отсюда, а ей обязательно надо было ещё хоть раз, хоть через зарешечённое окно поглядеть на мать.

Таня завернула за угол дома. Здесь было лучше: эта сторона здания выходила в тихий и зелёный переулок. Здесь даже акации в палисаднике росли по-настоящему, как перед обычным домом, щедро даря ему тень и нехитрые свои жёлтые цветочки.

Вот и ещё одно окно, жаль, высоко приподнятое над землёй. На окне тоже решётка, но рамы отворены, а на подоконнике виднеются даже горшки с цветами. Таня заспешила к этому окну, очень вдруг понадеявшись на эти цветы в горшках. Мама там. Таня смело ухватилась руками за решётку, подпрыгнула и повисла на ней.

Да, она не ошиблась: совсем рядом с окном сидела, устало склонившись над столом, её мама. Совсем не такая, как там, в зале суда, а такая, как дома, когда ей бывает невесело. Теперь Таня знала: в такие минуты мама думает о своей ссоре с мужем. Значит, вот и сейчас она думает об этом?

— Мама, — шёпотом позвала её Таня. — А я была у папы. А потом мы ходили по городу, а потом... Хочешь, я его позову.

Мать вскинулась, наклонилась к окну.

— Не смей!

Их разделяла решётка, и Таня никак не могла поближе придвинуться к матери, да и висеть всё время на руках было трудно.

— Я сейчас спрыгну, — сказала Таня. — Ещё только гю-

гляжу на тебя немножко и спрыгну.

— Ты ела хоть что-нибудь за целый день?

— Нет, но я не хочу, совсем не хочу. Мама, почему вы не можете помириться?

— Целый день ходишь голодная!— горестно проговорила мать. — Ну что мне с тобой делать? Я же всё тебе оставила — только открывай рот и ешь.

— Мама, почему же вы так? — спросила Таня. Она спешила с самыми главными вопросами, потому что руки отказывали ей и, как она ни напрягалась, пальцы начали уже разжиматься. — Неужели ты не можешь с ним помириться?.

— Это всё не просто, дочь.

— Не хочешь? — Таня держалась теперь только на кончиках пальцев.

— А он?

— Я спрошу его! — обрадовалась Таня и выпустила из рук решётку.

— Не смей! — услышала она громкий, гневный даже голос матери. — Стой там под окном! Сейчас я отведу тебя домой! Слышишь, стой и жди меня!

— Стою и жду, — тихо, печально отозвалась Таня. — Значит, не хочешь?..

20

Николай Андреевич вернулся домой, то бишь в свой неприглядный гостиничный номер. Он подгадал ко времени, когда солнце, идя на закат, заглянуло к нему в номер, так всё тут сразу высветив и выжарив, что, едва переступив порог, Николай Андреевич задохнулся от духоты и ослеп от жестоких лучей. Как пойманный в западню, он заметался от стены к стене, ища здесь хоть какую-нибудь тень. Наконец забился в самый угол за спинку кровати, сев на пол, и затих, упёршись головой в кулаки.

Он не слышал, как к нему постучали, не слышал, как отворилась дверь, и поднял голову лишь тогда, когда на пороге выросла длинная, сутуловатая фигура Дмитрия Ивановича Черепанова.

-- Вот пришёл с тобой поговорить, — произнёс он странно, как-то медленно и весомо, будто желая вложить в эти свои слова какое-то особое значение. — Не прогонишь?

Старик тоже притулился за спинкой кровати рядом с Николаем Андреевичем. Они переглянулись, удивились друг другу, нелепым своим позам, но так и остались сидеть на полу, затаившись от изничтожающих солнечных лучей.

— Разговоры-то у меня невесёлые, станешь ли слушать? — снова заговорил старик. И снова медленно как-то, будто торжественно прозвучали его слова.

Николай Андреевич насторожился:

— Про меня, что ли? И вы тоже, Дмитрий Иванович, с осуждениями?

— Нет, Коля, про себя. Ты молодой ещё, успеешь ещё разобраться. А вот я... Скажи-ка мне, дочь ты мою там где-нибудь не встречал?

— Года два назад виделись в Москве. Ехала на курорт, заходила.

— Да ну?! Да ну?! — встрепенулся старик. — Стало быть, видел, разговаривал? — Он поднялся быстро на ноги и, запамятав, широко шагнул навстречу убийственно прямым лучам.