Девочка по имени Зверёк

Гиперборейская осень холодна и темна, а идущая ей вослед зима мрачна и беспроглядна, и зимние ветра бьют и бьют в окна жилищ, в каменные стены храмов и башни сторожевых постов, в скалы и прибрежные укрепления. И ломится снег в щели, и кажется, нет ни конца, ни края Великой Зиме! Но дети спят в своих ложах, устроенных специально для долгого Зимнего сна, когда тела бездвижны, почти бесчувственны, инертны, но сознание – крепко и бодро, а разум доступен для обучения и общения.

Их не рискнули «будить», когда спасали: насильственно прерванный Зимний сон грозит серьезной амнезией. Погибни их тела, души, живущие легко и свободно в иной реальности, в той реальности бы и остались. А хуже ли, лучше ли им там было – почем знать?

Родители Таллури, не прерывавшие медитативного общения со своими детьми, уже попрощались с ней, ее сестрой и двумя их братьями. Это было печально, бесконечно печально, но не трагично. Прощаться с родителями им было совсем нестрашно: что они, малолетки, понимали в смерти? Тем более что родители, правда, не вдаваясь в объяснения, обещали детям скорую встречу. Так уходили в те годы многие семейства Гипербореи – прощаясь Зимним сном, чтобы не ранить нежные детские души реалиями распадающегося, гибнущего на глазах Северного мира.

Но этой осенью, должной стать, видимо, последней земной осенью Таллури, все решилось иначе – вмешалась Атлантида. Могущественная Атлантида предложила – кто дерзнул бы отказать?! – взять детей на воспитание, спасая их земную жизнь и обещая во всем о них позаботиться.

…Сон был зыбок. Рассыпающиеся картины холодной темной Тууле исчезали в вязком прошлом, где растворялись и последние связанные с Гипербореей ощущения и воспоминания: сухой свежий воздух, запах снега, древних трав и меда, грохот скального прибоя и суетливые крики чаек, отзвуки родных голосов. Но уже наплывало новое и неведомое.

Сначала – сквозь пелену чуткого сна – грохот, тревожные крики чужих людей на незнакомом гортанном языке, горячий запах железа и пыльно-горький – пластика, затем – сухой механический шелест и скрежет, переходящий во все нарастающий гул и вой. И преждевременное, а оттого и досадное, неприятное осознавание собственного тела – непослушного и отяжелевшего.

Таллури внутренне сжалась, «спряталась», «нырнула» обратно – в спасительный сон: «Не хочу этого! Не хочу! Телу – спать, сознанию – в покой и мир созерцания!»

Она проспала бы так до самого Храма Жизни, но рука Судьбы прикрыла глаза солдата, что нес ее в бирюзовую валликсу жрецов, тот не заметил исковерканного порога и, споткнувшись, уронил ее. Эта встряска, толчок, секундный полет куда-то вниз («Ах, как свободно!»), да еще – запахи, невероятные, влажные запахи морских ветров Атлантиды, ударившие – нет, не в нос, в самое сердце – и Таллури очнулась от Зимнего сна. Открыла глаза. И встретила взгляд подхватившего ее офицера. Ей почудилось – море, пойманное в ловушку черных ресниц. Плеснуло в этом взгляде изумление, и Таллури воспользовалась этим изумлением, не давая «закрыться» его сознанию, вызвала на разговор:

«Ясный день, господин!»

«Ты не спишь?»

«Кажется, нет!»

«Здравствуй, детка!»

«Здравствуй, ты кто?»

Он не ответил, но почему-то и не ушел от «разговора», хотя мог одернуть: не очень-то прилично лезть без спроса в сознание незнакомого, тем более старшего. Но она его не боялась. И улыбнулась. Он мог прервать ее, но не прервал. Улыбнулся в ответ – в морской бездне взгляда мелькнули искры.

Больше Таллури ничего не запомнила. Разве что чувство полнейшей безопасности и надежности на его руках. А еще – тихий скрип амуниции, абрис военного шлема на фоне непривычно яркого голубого неба и запах – кожаных ремней, конечно, но и еще другой, кажется от его рук, – изысканный и терпкий.

«Я запомню тебя, господин, ты спас меня!» – пообещала она.

«И я тебя, маленький зверек, ты забавная».

Никто не заметил их «беседы». Да и длилась она не больше минуты.

* * *

А дальше, в Храме Жизни, долгие месяцы продолжалась программа пробуждения, реабилитации и адаптации их маленького спасенного сообщества к новым реалиям – жизни в Атлантиде.

Жрецы Храма Жизни, что врачевали их, помогая выйти из Зимнего сна и привыкнуть к новым обстоятельствам, называли своих подопечных «наши северяне», по именам не обращались. Они были, мягко говоря, достаточно сдержанны по отношению к детям, враз лишившимся всего самого дорогого, но все же терпеливы и сердечны, можно сказать – несвойственно сердечны для лекарского сословия, сосредоточенного в обыденной своей деятельности исключительно на терапии сознания и тела.

Прогулки по аллеям храмового парка, купания в соленом бассейне, массаж с пахучими маслами и разогретые камни на спину вдоль позвоночника – нельзя сказать, что лечение было неприятным. А еще – в изобилии фруктов, душистого белого хлеба, маисовых лепешек и сыра!

Продолжение следует…