Девочка на шаре

Кторов изводил разговорами о своей женитьбе — после встречи с Лямскими он искал невесту в музыкальных кругах: «Непременно пианистку!» Съемки военной серии проваливались — актер заломил невозможный гонорар, и пришлось с подлецом расстаться. Ожогин сказал Чардынину, что поедет посмотреть, кто теперь в московских театрах на первых ролях, — да и переманит в «Парадиз».

— Как быстро стареет мир, Вася, — грустно философствовал Ожогин. — Года за три меняется типаж — нужны новые лица. Ведь правда?

Да кто теперь с Ожогиным будет спорить? Тем более что он прав. Жил Ожогин теперь на маленькой дачке профессора Кондратьева, который оказался в дальнем родстве с Лямским и предложил деревянный домик на бульваре — его собственное семейство на все лето улетучилось во Францию.

В Москву он приехал в начале июля и испугался, что не выдержит летней истеричности города. Свиристели воробьи, визжали тормоза автомобилей, на улицах громко смеялись женщины в укороченных пальто, и некоторые — вот ведь новшество! — носили брюки, широкие матросские брюки. Рестораторы строили деревянные помосты и выносили столики на улицы — публика хотела подставлять носики дерзкому июльскому солнцу. Бульвары кипели жизнью: все махали друг другу руками, спрыгивали с подножек трамваев и тут же запрыгивали обратно, быстро чиркали записки в блокнотах и просовывали вырванные листки в оконца таксомоторов, подмигивали, гримасничали, тут же кто-то читал стихи, и мамаши с колясками оказывались скандальной аудиторией. С щемящей грустью Ожогин почувствовал, что он совершенно чужой в этом городе, по пустынным улицам которого некогда царственно блуждало его ослепительно синее авто. «Ерунда, просто устал от шума», — сказал он себе. А на самом деле высматривал — не стоит ли где-то в группке поэтов Ленни: ведь это ее жизнь несется здесь во всю мочь, ее кудряшками завиваясь.

Из «Славянского базара» он дал ей телеграмму и очень быстро получил ответ с посыльным: «Спешу!» Как же ее встречать? Просто распахнуть дверь на стук? Или спуститься в фойе? Он привез розы — целую коробку. Открыл, и гостиная наполнилась легким ароматом: будто хлынул крымский воздух. Ну, немного легче. Еще — фрукты. И несколько больших конвертов с фотографиями. Специально ездил в фотоателье Лурье, где работала раньше Ленни, просил Анатоля Леопольдовича сделать серию фотографий студии и Ялты. В декорациях, на съемочной площадке, и просто пустынный пляж, и будочку «Моментальное фото г-на Лурье и его коллег», и новый автоматический ларек с газированной водой, и пустой крутящийся стул в бывшей монтажной, и… и… и… Сам возил господина Лурье, служил ассистентом при его громоздком фотоаппарате — старик был очень доволен.

Только-только начало смеркаться — стук в дверь. Она вошла, ахнула, увидев розы, уселась, схватила охапку, тут же вскочила и, нежно переложив цветы на стол, вопросительно и осторожно посмотрела на Ожогина.

— Я так соскучился! — выдохнул он.

— И я, и я тоже! — Она тут же подлетела к нему, хотела было затормошить, но постеснялась и просто прижалась лицом к его груди. Как тогда, в саду. Но пальцы ее уже побежали по его лицу, шее, спине. — Сашенька, — прошептала она, когда он тоже коснулся пальцем ее губ: чтобы убедиться, что поцелуй с чего-то начинается, что он существует, существовал в реальности, пока не скользнул в темноту непроявленной кинопленки.

Она не просто другая, она из неизвестного ему мироустройства. Так думал Ожогин, не веря тому, что происходит: почему его наполняет лаской невенчаное тело, которое расположилось на нем, как легкое одеяльце, и он едва касается кожи, придерживая ее хрупкие бедра. Слишком много необъяснимого. Она совсем не стесняется получать удовольствие и с азартом отдается сладостному путешествию. Это позволительно? Но как она из воздуха вылавливает маршрут, по которому они следуют вдвоем? Ощущение высшей логики сводило Ожогина с ума не меньше, чем счастье ее прикосновений. В ту первую ночь она молчала, а сейчас все время шептала что-то неразборчивое, из которого выплывало «Сашенька». Ее губы вдруг начинали летать по его лицу, но поцелуи, как снежинки, таяли так быстро, так быстро. Он боялся прижать ее к себе крепче, он только хотел следовать за ней и удивлялся тому, как точно его тело — ведь неповоротливое! — угадывало направления ее нежности. И чуть не задыхался от благодарности за отзывчивость, с которой ее тело откликалось на любое его нескладное прикосновение. Таинственно. Как он мог влюбиться так точно? Кто похвалит его за удивительную проницательность?