Поэтому я пошел от слов к делу, да и удержать руки при себе уже был не в состоянии. И да, я в подробностях расписал ей, каков бы был наш поцелуй, если бы нам не помешали. О! Она даже прислала мне смайлик после этого, и плевать, что злобный. Но она ответила.
А дальше понеслось.
Я зажимал ее по углам, стискивал в своих объятиях где только мог. А потом опять упросил химичку посадить нас вместе на лабораторную. Мать моя женщина! Эта была лучшая лабораторная в моей жизни, отвечаю! Ее обалденная нога, моя наглая рука – что еще нужно, чтобы кайфовать весь урок, м-м? И плевать, что девчонка нет-нет, да скидывает мою конечность, зато Арина мило краснеет и так красноречиво сжимает коленки, что хочется схватить ее и зацеловать до умопомрачения!
– Пойдешь со мной сегодня в кино? – шепчу я ей, пока мои пальцы выписывают узоры на ее бедре.
– Нет!
– А в парк гулять?
– Нет!
– А кататься на велосипедах? Бабье лето, Ариш, можно же себе позволить.
– Нет!
– Ладно, уговорила. Тогда идем объедаться мороженным пока не простудимся и у нас не пропадет голос. Да и зачем он нам, правда? Будем лучше целоваться, – и я слегка дергаю в свою сторону ее за ногу. О, мне так хочется нарушать правила неприкосновенности!
Только вот Арина подскакивает на ноги, а потом и отпрашивается выйти из класса. Возвращается умытой и собранной, а потом пресекает мои поползновения, со всей силы наступив мне на ногу.
– Все, намек понят. Не наглею, – улыбаюсь я ей как шальной, а она только вновь ворчит и хмурится. Обожаю ее!
А еще я обожаю Марину Альбертовну, что просекла о моих нежных чувствах к Толмацкой и видимо поэтому попросила именно нас с ней вдвоем помочь ей убрать класс после лабораторной. И вот мы в тесном пространстве подсобного помещения. Одни! Арина так близко, и я не могу себе позволить не дотрагиваться до нее. Подошел со спины и обнял ее, зарываясь носом в шелковистые пряди.
– Боже, как же ты пахнешь! – почти застонал я.
– Ты совсем страх потерял, Гордеев? – резко развернулась и отскочила от меня королевишна моего сердца.
– И стыд?
– И стыд! – шипит, словно кобра.
– Сомнительно, что можно потерять то, чего у меня отродясь никогда не было, – прикусываю нижнюю губу, дурея от ее близости.
– Оно и видно. Я пожалуюсь на тебя!
– Папе? – смеюсь я и подаюсь ближе, сокращая расстояние, между нами, до минимума.
– И директору тоже! Пусть все узнают, что ты меня…меня…
– Что? Я тебя зажимаю по углам?
– Да!
– Потому что хочу пригласить на свидание? – наклоняюсь и томно шепчу в ее ухо, сходя с ума от ее запаха.
– Да! – упирает руки мне в грудь. М-м, как хорошо!
– А еще пишу тебе непристойные сообщения?
– Да! – тяжело дышит, грудь ходит ходуном. Хорошая…
– Потому что я на тебе помешался?
– Да! – а потом зависает, – Что?
Шаг от меня назад. А меня ведет вслед за ней. Попалась.
– Иди сюда, Ябеда.
– За…зачем? – дрожит ее голос.
– Чтобы действительно было на что жаловаться, – мои губы расползаются в дьявольской улыбке, а потом…
А потом нам помешала Марина Альбертовна! Так, что я там говорил, про обожание? Забудьте, я забираю свои слова обратно! Ну что за мир, уже девчонку любимую потискать не дают…
Только вот за это все мне пришлось здорово поплатиться. Занятия закончились и в пустой раздевалке позади меня хлопнула дверь, а потом и замок провернулся слишком громко в наступившей тишине. И не было слов, только метнувшиеся в мою сторону три тела: Седых, Тимашов и Шумов.
И я не дрищ, да и драться привыкший, поэтому, пока меня не умотали, успел смачно проехаться по самодовольной блондинистой роже.
– Тварь! Держите его! – заорал он своим шавкам.
Конечно, я сопротивлялся, правда, что я один мог противопоставить против троих? Но я не сломался и пощады не просил, даже когда Седых вопил как резанный:
– Проси прощения, шваль недобитая! Проси! И обещай, что свои поганые культяпки ты будешь держать от Арины подальше! – но в ответ только удар головой точно в цель по его аристократическому носу. Хлынула кровь, а я только надеялся, что что-нибудь там ему хорошенечко сломал.
Что было дальше мне не хочется вспоминать. Но да, я бы вытерпел это снова, чтобы показать – я не сдамся. Никогда! И плевать, что там об этом думают эти три долбанных мажора.
– Арина моя! Моя! И ты, нищеброд несчастный, не смеешь даже пальцем к ней прикасаться! Думаешь я не видел, как ты ее лапал на химии? Видел, мразь! И вот тебе за это!
Били виртуозно, чтобы не осталось синяков, но, в порыве, ярости, Седых все-таки не сдержался и саданул мне пару раз по морде. Когда они ушли, я еще долго сидел на скамейке и пытался отдышаться, а потом и просто встать на ноги. Когда получилось, натянул капюшон ниже глаз и, хромая, пошел до метро. Ныло все тело, во рту собралась кровь, еще немного сочилась из рассеченной брови. Работу пришлось отменить. Какая мне доставка? Я ходить еле мог.
И да, уже на следующий день мы оба, я и Седых, сидели у Сталина. Оказывается, я все-таки сломал однокласснику нос, да и сам, чего уж говорить, выглядел как Рокки Бальбоа. Дирик не тупой, сложил дважды два, да и камеры, скорее всего просмотрели.