Девочка из стен

Эдди рассказывал об этом брату, и, пока говорил, пока в нерешительности замолкал, подбирая слова, ожидал увидеть, как ожесточившееся лицо Маршалла изрежет презрительная ухмылка. Но брат только повторял:

— Но почему? — Замешательство на его лице сменилось пониманием, а затем ужасом. Эдди признавался в предательстве.

Он выговорился, выдал все, чем — он чувствовал — должен был поделиться. Как бы брат ни отреагировал, он примет это. Маршалл не двигался и избегал его взгляда. Он вытащил руку из глубокого переднего кармана своей толстовки и поскреб щетинистый затылок.

— Да уж… — протянул Маршалл и снова замолчал.

Теперь уже трудно было представить дом, каким он был раньше, до того, как из него выскоблили стены. Еще труднее было вспомнить, каково это — убеждать себя, будто в комнате никого нет, слыша, как что-то шевелится за дверью. Потому что дверей больше не было. Из окон на деревянный пол брызгал незамутненный непрошеными тенями белесый свет. От дома остались одни кости, обглоданные и безмолвные.

— Ну и какой она была? — поинтересовался Маршалл.

С улицы доносился заливистый птичий щебет. Мальчики не разбирались в названиях пернатых, но знали эти звуки — мягкие, похожие на флейтовые трели и посвистывания, знакомые, словно убаюкивающее прикосновение подушки к щеке. Снизу послышались голоса родителей. Эдди задумался — что он мог ответить? И мог ли вообще?

— Она… — Он замешкался. Покачал головой. Никак не мог нащупать подходящих слов. — Даже не знаю. Она… мастерски пряталась.

Маршалл фыркнул. Эдди невольно улыбнулся про себя.

Что еще было говорить? Он чувствовал себя нелепо, словно пытался описать привидение.

Или даже не привидение. Дом. Сложить в единый образ невесомое тепло, вспыхивающее там, где его быть не должно, витающие в воздухе запахи еды, лабиринт из мебели и дверных проемов и способность инстинктивно маневрировать в нем даже в кромешной темноте?

— Долгое время, — наконец нашелся Эдди, — она мне нравилась.

Конец

Порой мы гадаем, не погибла ли она.

Вероятно. Или перебралась в новый дом, в свою следующую обитель: по соседству, а может быть — на другом конце страны. Мы не представляли, чтобы такая девочка стала жить, как все.

Мы повзрослели, но всякий раз, когда что-то скребется в предположительно пустых комнатах наших собственных домов, мы почти верим, что она по-прежнему снует за нашими спинами. Что она совсем близко: стоит зажмуриться и, услышав ее, протянуть руку ей навстречу — и мы почувствуем ответное прикосновение.

Это ощущение не покидает нас.

Иногда мы ловим себя на том, что все еще прислушиваемся. Что мы ожидаем услышать? Когда услышим, тогда, наверное, и поймем. Скрип открывающейся чердачной двери. Тихий вздох, каким-то чудом вырвавшийся из-под половицы.

— Выходи! — порой зовем мы ее, не выдерживая. Когда эти мысли становятся невыносимыми.

Но каждый раз, будучи уверенными в том, что она на расстоянии вытянутой руки, мы закрываем глаза.

Утром

Сразу по пробуждении в ее голове вспыхивает мысль — подкидыш все еще терзающих ее воспоминаний. Кое-что из детства, незаконченное, нераскрытое. Приправленное смущением, будто произошло не далее чем накануне. Странно, какими мучительными порой бывают эти чувства. И какими в иной раз согревающими. Какими незатухающими. Растревоженная бурлящими в голове мыслями, она лежит в постели в предутренней темноте и знает, что заснуть уже не сможет.

И вот она уже держит в руке смартфон и вбивает имя в браузер. Вбивает еще раз, осознав, что нужно напечатать иначе. Ведь он уже взрослый. Стал мужчиной. Эдвардом. Как бы странно ни звучало это имя. Она чуть стыдливо улыбается: теперь настала ее очередь водить. Ее очередь искать.

Поисковик оказывается крепким орешком. Как и во все прошлые бесполезные попытки.

Но в конце концов, когда окно ее спальни уже наливается розовым и в нем прорисовываются резные силуэты деревьев городского парка, она натыкается на страницу с адресом. Он все еще живет в ее городе. Через реку от старого дома, под крышей которого они когда-то жили. Не так уж далеко от ее собственного дома.

Она встает и собирается на работу. Завтракает на открытой веранде, вдыхая все еще прохладный после ночной грозы воздух. На другой стороне улицы посреди придорожной канавы горделиво выгибает шею белоснежная цапля. За ней виднеется пустая детская площадка, такая одинокая в предрассветных сумерках. Но днем она оживет: родители рассядутся по скамейкам, а дети будут, вереща, скакать, носиться друг за другом, запрыгивать на качели и разгонять их до кажущихся им небывалыми высот. Она жила в других штатах: с дедушкой, потом с тетей. Она нашла себе не один новый дом. Но теперь вернулась в свой город, словно птица, прилетевшая по весне к родному гнезду. Словно планета, вставшая на исходную орбиту. Дом всегда остается домом, сколько ни приставай к чужим берегам.