Девочка из снов (СИ)

Он действительно в восторге от дерзкой выходки Исы. Может, ему надоело, что все в округе только и делают, что заглядывают ему в рот? Не знаю… Где-то вдалеке протяжно и плаксиво кричит беркут. Я задираю голову, чтобы его разглядеть, спотыкаюсь о выступающий корень сосны и чуть было не падаю. В последний момент мой падение останавливает Иса. Задница касается его паха, где все достаточно бодро так выступает. Длится это какие-то секунды. Совершенно недостаточно. Меня обдает обжигающей волной. Я еще сильней подаюсь к нему, хотя в этом нет абсолютно никакой необходимости. На ногах я стою уже достаточно прочно. Но Акай-то об этом не знает! И я просто не могу отказать себе в маленькой шалости. Лицо обдает ветром. Одуряюще пахнет весной. В этом запахе только-только распустившихся листьев, смолистом аромате набухших шишек и сладком благоуханье маральника мне веет свободой…

Вон, что я вытворяю. Прямо на глазах у Акая. От собственной дерзости кружится голова.

— Осторожно. Убьешься ведь.

Иса смотрит на меня сквозь упавшие на лоб черные пряди. У него достаточно модная стрижка — с удивлением отмечаю я. Совершенно не типичная для местных. А еще лепные скулы, четко очерченные красивой формы губы и колючие глаза. Он понимает, что и зачем я делаю. И не одобряет этого. Возможно, мне стоило бы застыдиться, но вместо этого я думаю о том, что такие люди, как Иса, наверняка очень красиво стареют. И что их красоту совершенно не портит даже дерьмового качества камуфляж.

— А на меня? Протокол тоже составили? — я отвожу взгляд. Акай подходит ближе. Кладет мне на плечо руку. В таком до боли знакомом, опостылевшем до смерти жесте.

— Зачем же на тебя протокол, девочка? Это я нарушитель. Правда, начальник?

— Угу.

Иса собирает в обшарпанную папку свои бумажки и на нас больше не смотрит.

— Вот и ладненько. Разобрались. Значит, мы можем быть свободны? — продолжает дурачиться Акай.

— Конечно. А в следующий раз все же, мой вам совет, получите разрешение на полет над заповедником.

— Да уж. Рецидивистом становиться не хочется.

Акай смеется, сосредоточив на мне все свое внимание, и упускает момент, когда на скульптурных скулах Исы проступают желваки. Понимаю, что нам нужно уходить, пока ситуация еще больше не усложнилась.

— Пойдем, Акай. У меня сегодня полно работы.

Накрываю своей рукой его огромную лапищу. Знаю, как ему нравится, когда я сама по доброй воле его касаюсь. Его веки в тот же миг тяжелеют. На дне монгольских глаз загораются язычки пламени. Мне удалось переключить его внимание, да. Цена вопроса? Как всегда, я. Мое тело… Ну, что ж. Мне ли привыкать?

Идем к вертолету. Стандартную проверку систем Акай проводил перед вылетом, поэтому в этот раз обходимся без всяких проверок вовсе. Нашему взлету предшествуют лишь короткие переговоры с диспетчером.

— Что скажешь о мальчике? — спрашивает Акай, когда мы набираем достаточную высоту. Я напрягаюсь. Неужели что-то заметил? Пульс частит, сбивается с ритма.

— Смелый. Или глупый, — движением, отработанным годами притворства, равнодушно веду плечами.

— Но хорош ведь, чертяка! Хорош… — восхищенно причмокивает губами Акай. — Яйца у него стальные. А что главное у мужика? Правильно… Они самые.

Одной рукой удерживая ручку управления, другой он нащупывает мою ладонь и укладывает себе между ног. Я знаю, чего он хочет. Мне не нужно дважды повторять. Я тяну вниз язычок молнии и, отгородившись от происходящего за шторками век, с силой прохожусь по его толстому увитому змеями вен члену.

— Хорошо, девочка… Моя девочка. Хорошо.

Глава 7

Иса

— Федор Измайлович! Федор Измайлович! Скорее сюда! Наш детдомовский спятил!

Дородная санитарка сжимает меня в душных потных объятьях. Она очень сильная, и мне, слабому, как котенок, бороться с ней, наверное, себе дороже. Но я не могу успокоиться. Не могу… Стираю кулаком сопли и сиплю:

— Отпусти меня, толстая корова! Пошла ты!

Не хочу, чтобы кто-нибудь видел, как я плачу. Но не могу избавиться ни от чужого навязанного мне общества, ни от льющихся из глаз слез.

— Что здесь происходит?! — в обшарпанный сортир заглядывает высокий кряжистый мужик. Кажется, я его несколько раз видел, когда приходил в себя. Ожидал увидеть её, ту, что мне тихо напевала и по волосам гладила, а видел его. Да…

— Мальчонка себя разглядел! И решил, что, ну… Того самого. Ай, ирод! Куды ж ты меня пинаешь?

— А ну замри! — рявкает Федор Измайлович. — Я над тобой знаешь, сколько трудился? Хочешь, чтобы швы разошлись? Да я тебя своими руками придушу, если ты мне работу похеришь. Тоже мне… Нашел трагедию!

Не знаю, почему, но его злые слова заставляют меня затихнуть. Чувствую, как в моей душе разрастается трещина, через которую утекают скудные остатки воли и сил. Санитарка осторожно разжимает руки. Я отступаю к выкрашенной уродливой зеленой краской стене и тяжело на неё заваливаюсь. В голове кружится. Я закрываю глаза в надежде, что станет полегче, но меня лишь сильней ведет.

— Пойдем. Поговорим по-мужски.

По-мужски? Он издевается? С губ срывается странный вибрирующий рык.

— Какой я теперь мужчина?

Федор Измайлович тяжело вздыхает.