Девочка из КВД

Многократно битая своими случайными клиентами-собутыльниками, научившаяся буквально растворяться во время милицейских облав, очень скоро переставшая брезговать объедками из вокзального мусорного ящика, быстро привыкшая к тому, что белье на ней стоит коробом, Нюшка-Мочалка прочно прижилась на вокзале.

Их было немало здесь, горемык разного возраста и пола, судьба у всех была достаточно похожей: нелюбимые дети из больших семей, либо дети родителей-алкашей, запутавшиеся, потерявшиеся в этой жизни, живущие по принципу: «день прошел — и слава Богу!», — они в шестнадцать-семнадцать лет выглядели старухами и стариками, и редко-редко кто из них, вокзальных, дотягивал до тридцати без серьезного увечья или страшной болезни…

Вокзал становился смыслом их жизни, их домом, их судьбой, их смертельной отравой. Здесь были им и стол, и дом, случайный прокорм и столь же случайные клиенты. Вокзал стал смыслом и Нюшкиной жизни. Впрочем, девчонка как-то быстро перешагнула тот барьер, за которым кроется стыд, отвращение к себе самой и к такой жизни, — всё ей стало обыденным и привычным.

Может быть, потому, что вокзальная шушера совершенно не боялась, не стеснялась ее — вечно молчащая, со страшно изуродованным лицом девчонка среди вокзальных бомжей и проституток слыла дурочкой, а потому при ней, полагали, можно говорить всё, не продаст…

С бесстрастным, холодным выражением на уродливом лице сидела Нюшка, слушала, как делятся проститутки новостями, и старалась делать вид, что её «не колышет»… Но, Боже мой, знали бы ее случайные друзья и подружки, как часто ей хотелось вскочить, заорать, заматериться! Как часто ей хотелось добежать до ближайшей железнодорожной колеи и кинуться, к чертовой матери, под колеса несущегося поезда!

Но жила в ней и крепла день ото дня, час от часу, бешенная убежденность, что она должна поквитаться с этим миром, прежде чем навсегда покинет эти вокзальные перроны.

Она ненавидела всех…

Трудно передать словами это страшное чувство, когда в каждом ты видишь врага, подлеца, сволочь, когда каждому ты готов буквально перекусить глотку.

…Первый раз в КВД Нюшка попала через полгода вольной жизни на вокзальных задворках. Чего-чего только не повидала она за эти полгода, кто и как только ее не бил и не насиловал! А тут — облава, да такая капитальная, что даже при всей изворотливости уйти Нюшке не удалось, схватил ее дюжий дяденька в ми-лицейской шинели за запястье и не выпускает. А Нюшка, как и ее немытые, вонючие товарки, визжит, как недорезанный поросенок, изо всех силенок выкрутиться пытается из хватких рук, да куда там, не на того напала…

А через час, при беглом медицинском освидетельствовании, выяснилось, что Нюшка, как почти и все её товарки по несчастью, больна.

Надо сказать, в диспансере Нюшке сразу понравилось, во-первых, двери там стояли нараспашку, и никакой милиции нигде не было видно. При желании слинять отсюда можно было в два счёта в любое время суток. В отделении было чисто, кормили хорошо — Нюшка уж и забыла, когда это ей последний раз приходилось обедать за столом, из чистых тарелок, да еще — с ложками да вилками!

На все расспросы лечащего врача она угрюмо отмалчивалась, ни фамилии, ни имени своего не назвала — отчасти потому, что просто не могла понятно всё это выговорить, отчасти из вредности: домой, к родителям, ей вовсе не хотелось. А тут, как она поняла, сразу сообщают родственникам, где их дочь находится, и забытые папа и мама приезжают за блудницей.

Нюшка же давно убедила себя, что родственников у нее нет, что она — круглая сирота, и, хоть на куски ее режь, другого ответа добиться от нее было невозможно.

Медицинские осмотры Нюшка терпела безропотно. Так же безропотно принимала она и предписанное лечение: ничего не поделаешь, здесь хозяева — врачи.

Были в диспансерной жизни и светлые моменты: можно хоть до посинения смотреть телевизор, читать книжки, слушать беззаботную болтовню соседок по палате, нежась под одеялом.

Глава 3

Однажды Нюшка услышала, как заведующая отделением дала распоряжение палатной врачихе приготовить ее на выписку и переправить завтра в детский приёмник-распределитель. И девочка поняла, что ее передышка в грязной вокзальной жизни закончилась: слава Богу, не раз слышала от вокзальной шпаны, что такое приемник-распределитель. Вечером того же дня в больничных тапочках, в застиранном халатике, прихватив больничное пальто, в котором пациенток возили на консультации в другие больницы, Нюшка выскользнула из больничного подъезда и зашагала по направлению к вокзалу.

Зная, что за жизнь ее снова ожидает, печалилась ли она, сожалела ли о чём-то? Нет, шла спокойно и бездумно, как машина, и если сожалела о чём-то — так это о невозможности снова каждый день смотреть мультики. Это, наверное, звучит очень странно, но не нужно забывать, что к тому времени ей исполнилось тринадцать лет…

Нюшка-Мочалка вернулась на вокзал, и всё покатилось, как прежде, будто набирая обороты, эта жизнь становилась всё страшнее и грязнее…