Девочка ищет отца

– Монолит он такой, – подал голос Гробовщик. Он сидел на чьём-то рюкзаке и, задрав рваную штанину, снимал с ноги бинт, пропитанный черной коростой.

– Никогда не думал, – продолжил он. – Что Высший разум окажется такой скотиной.

Он покачал головой, сказал сокрушённо:

– Леська, Леська, какая же ты дурочка!

– Она не виновата! – горячо вступился за девушку Пыж. – Она же хотела, как лучше. Вот и загадала желание. Кто ж знал, что исполнять его будет эта… Этот…

– Исполнять его будем как раз мы, – усмехнулся Баркас. – И суждено нам стать величайшими злодеями в истории человечества. Шесть миллиардов трупов – такое никто ещё не устраивал.

– Ну, так давайте сейчас договоримся, кого станем мочить, а кого прибережём. Я предлагаю… – начал, было, Пыж, но его перебил Баркас.

– Договариваться потом будем, – сказал он, нервно потирая ладони. – И не один раз, будь уверен. Ещё тошнить от всех этих переговоров будет. А пока мы ещё не стали сволочами, каких не видывал белый свет – давайте просто посидим. Молча.

Но и посидеть в тишине им долго не дали.

Мелко, потом сильнее и сильнее, затрясло. Все подскочили на ноги, испуганно озираясь, глядя, как отскакивают остатки плитки от пола, как сам пол идёт трещинами, и как сквозь эти трещины, будто живые, лезут наружу, словно прорастают, четыре железнодорожные узкоколейки, уходящие каждая в свой тоннель.

Не успела опасть пыль, от которой у всех заслезились глаза, а Бек стал безудержно кашлять, загудело, застучало, и в комнату с четырёх сторон вкатились по инерции четыре небольшие конструкции, похожие на мотодрезины. Вкатились и остановились, уткнувшись в тормозные барьеры, которыми заканчивалась каждая узкоколейка.

– Я так понимаю: кареты поданы? – спросил Баркас. – Ну, и кому какая?

Все конструкции были одного типа. Вроде открытой вагонетки на колёсах. Различались они только цветами. Борта одной были покрыты краской какого-то ржавого цвета, у другой – сквозь грязные разводы и пыль виднелась белая покраска, третья была иссине-черной. Последняя вообще имела борта из толстого мутного стекла.

Гробовщик чуть не засмеялся в голос.

– Конь бледный, конь вороной, – пробормотал он себе под нос. – У него ещё и чувство юмора есть!

– Без разницы кому в какую садится? – спросил Пыж.

Он потянул за ручку дверцу черной мотодрезины, раздался противный скрип. Дверь распахнулась. Внутри кроме коричневого дерматинового сидения ничего не было. Пыж поколебался, заходить или нет, оглянулся на остальных и остался, пока, стоять рядом.

Баркас, молча, потянул на себя ближайшую, ржавого цвета, дверь, та с лёгкостью открылась.

– Стеклянную или белую? – спросил Пыж у Гробовщика.

Тот безразлично пожал плечами и подошёл к двери из толстого стекла. Открыл: всё то же потёртое сидение из коричневого дерматина.

– Ну что – по коням? – спросил Бек. – Встретимся в другой жизни в Куршавеле?

Пыж вдруг, не стесняясь, заплакал. Слёзы скатывались по запылённым щекам, оставляли на одежде тёмные влажные пятна…

…Баркас тоже тогда заплакал. Это было так неожиданно, что все оторопели. А он обнимал Зину и скрежетал зубами, чтобы сдержать рыдания. Рядом топтался смущённый Лёшка. Когда Монолит его отпустил, парень рухнул на пол с двухметровой высоты. Свернулся калачиком в страшном приступе кашля. Долго приходил в себя, пытаясь встать на ноги. А когда, наконец, поднялся, сказал одно только слово Баркасу:

– Пора.

И сплюнул кровавой слюной на пол.

Вот тогда этот убийца, которому были не страшны ни Бог, ни чёрт, заплакал.

– Не плачь, – вслух попросила его Зина.

Баркас сгрёб её в охапку, обнял, шморгая носом. Потом, будто опомнившись, поставил девочку на ноги, подвёл к Лёшке.

– Ты уж смотри, – сказал он парню. – Теперь ты за неё в ответе.

Парень серьёзно кивнул.

– Пойдём? – он протянул Зине руку. Девочка посмотрела на него снизу вверх, обернулась на Баркаса.

«А ты, дяденька?».

– Иди, – сказал ей тот, вытирая слёзы рукавом. – Я приду. Только попозже. Доделаю дела и приду.

– Так вот, как это выглядит со стороны, – пробормотал Гробовщик.