Девочка и мертвецы

— Совершенно не чувствует, — сказал Судорожный. — А готовить несложно, только долго: берем ведро, — он болтнул ведро, которое висело за спиной, — ставим на огонь, наливаем в ведро воды и ждем, когда закипит. Потом опускаем морду лошадки в ведро, и на слабом огне варим часа два. Можно и больше, но у меня обычно терпения не хватает. Готовый бульончик надо подержать пару часов на свежем воздухе, пока не загустеет; и вот что я вам скажу, дорогой вы мой человек: такая вкусная штука получается! А из моей Огневочки так вообще чудо! — Судорожный похлопал лошадку по шее, та довольно заржала: — Хашик — сытный продукт: на одном ведре можно дней пять прожить, а то и неделю.

— Полезная штука, — похвалил Рыбнев.

— Для странствующего путешственника вроде меня — незаменимая, — заявил Судорожный. — Кстати, хаш у меня кончился: видимо, придется на вашей ферме задержаться, сварить новую порцию. Не возражаете?

— Я-то возражать не буду, — сказал Рыбнев. — Вот только хозяева там больно негостеприимные: вы лучше дальше пройдите, на свежем воздухе сготовьте.

— Что ж, мне не привыкать, — вздохнул Судорожный и спросил: — А какое у вас дело на той ферме?

— Прошу прощения, рассказать не могу: дело очень личное.

Вздохнули, помолчали.

«А ведь этот Ионыч, заслышав о движении некромассы, мог сбежать, — с тоской подумал Рыбнев. — Неужели зря иду?»

— Какое человечество все-таки дурное, — сказал Судорожный. — И я в том числе: хочу человечеству помочь, да не знаю как.

— Какие-то у вас запросы глобальные, — заметил Рыбнев. — Проще надо быть.

— Я ведь на юг иду, чтоб встретиться с некромассой лицом к лицу, — заявил Судорожный. — Не могу по-другому: хочу глянуть, что из наших мертвых получилось, какая-такая масса. Может так статься, что для людей будет лучше с ней слиться.

Он искоса посмотрел на молча шагающего Рыбнева.

— Не одобряете, уважаемый?

— Отчего же? — Рыбнев пожал плечами. — Мне по большей части всё равно: жизнь моя разрушена и чтоб придать ей хоть какой-нибудь смысл, я собираюсь отыскать одного человека и серьезно потолковать с ним кое о чем; цель, конечно, не такая глобальная, как у вас, гражданин Судорожный, но уж какая есть.

— Хотите хаша? — спросил вдруг Судорожный, снимая со спины ведро. — Прямо сейчас?

— Мы же спешим вроде, — вяло возразил Рыбнев.

— А ну и пусть! Потерпит ваша ферма и моя некромасса!

Судорожный отошел к обочине, расставил на мягкой земле солнечную горелку, зажег огонь.

— Есть у меня чувство, уважаемый, что когда бы мы ни пришли, придем мы точно вовремя.

— Интересная мысль, — вздохнул Рыбнев.

Судорожный набрал воды из ручья, поставил ведро на огонь, подождал, когда вода закипит. Погладил Огневочку по голове, подвел к ведру. Лошадь выпучила круглые глаза, однако безропотно опустила голову в кипящую воду; по лошадиному телу прошла судорога.

— Быстрый хашик приготовим, — сказал Судорожный. — Бульончик-с.

— А вы все-таки боитесь, — заявил Рыбнев. — Откладываете встречу с некромассой.

— Не вру, ей-богу: не боюсь. — Судорожный помотал головой. — Просто подумалось, что если сольюсь с некромассой в ближайшем времени, то хашика, может, и не отведаю уже. А это такое объедение! Надо хорошенько вкус запомнить.

Рыбнев присел на дорогу.

— А вы сами-то боитесь? — спросил Судорожный, расчесывая лошади гриву костяным гребнем.

— А я боюсь, — сказал Рыбнев. — Только не фермера: себя боюсь. Пустоты в себе какой-то боюсь…

— Это бывает, — деловито объяснил Судорожный. — Но обычно проходит. Если, конечно, не тяжкий грех на душе…

Рыбнев промолчал, и Судорожный не стал развивать тему. Облизываясь, они ждали, когда хаш сготовится, а лошадь тем временем переступала лохматыми копытами в жидкой коричневой грязи: отдавала жизненные соки наваристому бульончику.

Глава третья

Ионыч тщательно прицелился. Марик прыгнул в сторону, беспорядочно размахивая лопатой: чуть-чуть до Ионычева ружья не дотянулся. Ионыч выстрелил и попал: не зря целился. Марика отбросило к окну, лопата отлетела как-то вбок и вонзилась в гнилую доску. С крыши мальчику на голову полетели тонкие сосульки, дырчатый снег, подгнившие заячьи перья. Марик схватил сосульку зубами, и холодные искры залечили ушибы.

Ионыч неторопливо перезаряжал ружье. Не собравшись еще толком с силами, Марик кинулся на него: бросок получился не ахти какой, Ионыч успел поднять ногу и пихнул Марика в живот. Хлопец отлетел к раскрытому окну и перевалился через подоконник.

— Врешь — не уйдешь! — взревел Ионыч, подбегая к дому и направляя ствол в окно.

«Добегался», — понял Марик. Схватил первое, что попалось, со стола, выставил это перед собой, чтоб защитить лицо. Зажмурился: а вдруг промажет.

Выстрела не следовало.

— А чой это ты? — неожиданно ласково позвал Ионыч. — Отпусти-ка ее. Отпусти.

Марик открыл глаза и посмотрел на то, что схватил: это была круглая металлическая тарелка с тремя лампочками. Горела желтая.

— Отпусти-ка тарелочку, — ласково попросил Ионыч и даже ружье спрятал. — Не навреди драгоценному объекту: он ведь важнее нас с тобой вместе взятых.