Девочка и мертвецы

— Дело богоугодное. Только учти, что я в карму не верю, а верю я в святой Китеж-град.

— Что-то совсем тяжко на душе, — пожаловался Ионыч, хватая бледную Катеньку за руку. — Надо срочно какой-нибудь положительный поступок совершить.

— Женщину спасти — самый что ни на есть положительный поступок.

— Твоя правда, Федя.

— Это мудрость во мне русская говорит.

Они ушли. С минуту в комнате было тихо. Потом ожили звучалки включенного компутера; заговорили сердитым голосом девочки по кличке Drakonitsa:

— Ну и? Давай, начинай хихикать, Марик. Я всё слышала и признаюсь: пару секунд даже верила в тот бред, что ты со своими знакомыми разыграл для меня. Убийство в прямом эфире, п-плин… Маричек, неужели ты думаешь, что я не в курсах, что ты обсмотрелся этих своих видюшек?! — Она крикнула надрывно, безумно: — Придурок! — Чуть спокойней: — Если ты не ответишь, удалю тебя из контактов и больше никогда не буду с тобой разговаривать! И е-мейл твой сотру нафиг! Потому что ты поступил фигово! А я, блин, из-за тебя всю ночь не спала, идиотка фигова, волновалась… а ты… шутник фигов! — Она вздохнула — как на излете — и прошептала: — Даю тебе пять секунд, и если не ответишь, удаляю: пять… четыре… три… два… два на веревочке… два на ниточке… один! — Она помолчала для очистки совести. — Вот как! Ну если для тебя шутка важнее, чем я, тогда прощай, тупой вонючий пастух!

За окном в заснеженный воздух поднялись злые синие искры.

С громким шипением из видеоящика выпалился точкель.

Глава двенадцатая

Завтракали в столовой. Сварили картошечки с укропчиком, разнообразных салатов настругали, зажарили огромный кусок сочной турятины. Катенька шоколадный пудинг сообразила, сверху пьяную вишню положила — для эстетической красоты. Ели из глубоких деревянных мисок, плевали на пол косточками и пуляли скатанным хлебным мякишем в массивный гарнитур красного дерева. Катенька носилась из кухни в столовую, таскала еду и выпивку. Выпивки было много, самой разнообразной: сливовые и ореховые настоечки, яблочная наливочка, кисловатое домашнее винцо, водочка государственного образца — всё, как полагается.

Наконец, Катеньке разрешили передохнуть и пожевать сухую хлебную корку с солью.

— Ты за мальчонку сильно не переживай, — сказал Ионыч, тщательно разжевывая кусок туриной ложноножищи. — Наркоман он был.

— Ширялся, — подтвердил Федя, впиваясь зубами в затесавшийся среди благородных блюд простой русский куриный окорочок. — Пастухи ширяются, чтоб с ума не сойти от постоянного общения со скотиной: обычная практика.

— Этот твой Марик в состоянии наркотического опьянения угрожал нам огнестрельным оружием, — заявил Ионыч, перекидывая из руки в руку пышущую жаром картофелину. — Сам не понимал, что творит.

— Так и было, а мы действовали в порядке самообороны. — Сокольничий перекрестился, выдул полный стакан крепчайшей ореховой настойки и закусил щедрой ложкой салата «Оливье». Рыгнул, смущенно хихикнул.

Катенька прошептала, слизывая соль с корки:

— Если вы, дяденьки, так говорите, то, верно, так оно и было.

— Вот именно, — сказал Ионыч, ради шутки прицеливаясь в Катеньку туриным хрящиком. — Так оно и было. Однако мы должны разобраться в причинах произошедшего и сделать нужные выводы, чтоб избежать подобных событий в будущем.

— Да что тут разбираться! — рассерженно бросил сокольничий, выплевывая на пол косточки вишни, вымоченной в коньяке. — Ширнулся, пистолетом угрожал! Чего тут думать-то? Или ты, Ионыч, нарка богопротивного оправдать решил?

— Ты старшим-то не перечь, Федя, — заметил Ионыч, надкусывая сочное белобокое яблоко. — Ишь, разошелся! Сказано разобраться — значит, разберемся.

— Ионыч, ты мужик умный и многое пережил, — сказал Федя, который и не думал успокаиваться и грыз при этом слоеный пирог со щучьей икрой. — Но сейчас я тебя понять не могу: зачем наркомана защищаешь? Им же, наркоманам, палец в рот сунь — руку по локоть отъедят!

Ионыч степенно раскурил папироску, затянулся и, закусив домашней колбаской, выдохнул сизый дым в лицо доброму сокольничему:

— Бездушная ты скотина, Федя. Мальчонка хоть и наркоман, но все-таки еще ребенок. Был ребенком, вернее, пока трагически не помер. А ты недостойные вещи задвигаешь: мол, если наркоман, то и не выпью за упокой души несчастного шкета.

— И не выпью! — заявил сокольничий, отодвигая от себя бутылку вишневой настойки. — Спасибочки, не будем: за наркоманов пить не намерены.

Ионыч схватил бутылку вишневки и выпил через затяг. Довольный собой и жизнью, обтер жирные губы скатеркой. Щелкнул пальцами, запуская в Катеньку вишневой косточкой:

— А я, как видишь, почтил память огольца! Выпил и не жалею! Потому что в отличие от тебя, бессердечного, сердце в груди имею. — Он постучал себя кулаком по животу. — Вот тут оно где-то. И хоть повинен я в смерти мальчонки только косвенно, душа у меня болит по-настоящему. А тебе, истинному убийце, всё по барабану, совсем о сострадании забыл.