Девки

Ночевали парни у девок на лавках и на полатях, но чаще всего под девичьими шубами, деля девичье тепло. Летом они ходили к девкам в шалаши, в погреба, в амбарушки. Такая ночевка привита была искони — это было не зазорно даже в глазах старших и отнюдь не вело к напастям.

Санька Лютов рано начал пользоваться всеми доступами к девичьим сердцам.

Затейливый на помыслы, озорной и не в пример брату рослый, он выделился из артели приятелей своих грамотностью, деловитостью, шутейной повадкой речей.

Ровесники его любили. Пастушечья жизнь приучила его к холоду, к тяготам жизни и закалила его тело, а вольная мирская пища укрепила его. Средь парней слыла молва, что Санька в деда, двужильный, и кулак у него, точно железом окованный.

Никогда за всю жизнь он не хварывал. А когда он был помоложе, то часто выигрывал табак, на спор пробегая по снегу в коренную стужу в одной рубахе и босиком с полверсты, а то и более. Товарищи, у которых он был главарем, уже обзавелись лаковыми сапогами, ботинками, галстуками, костюмами. У Саньки же ничего этого не могло быть. Такое различие разом порвало связь между ним и его приятелями, некогда бегавшими в одинаково рваных штанах и рубахах. Открылось то, о чем Санька вовсе не думал, — открылось, что товарищество бывает разное.

Подкрадывались престольные праздники, парни делали складчину на вино, вырядившись во все праздничное покупали семечки и оделяли ими девок. Санька должен был в это время отсиживаться дома: он понял, что в старых кожаных сапогах, общих с отцом, в измызганном картузе да в милистиновом пальтишке являться в компанию нельзя. Даже в будничные дни парни выдумывали мелкую складчинку на селедку, на орехи. Обычно один из них бросал гривенник в шапку и говорил «добавляйте». Всяк из парней, участников затеи, клал сколько мог, а Саньке положить было нечего. Конечно, с него и не спрашивали, но как раз то, что его всегда обходили при этом, было хуже всего на свете.

Не мог Санька также не замечать, что, собираясь в чужую деревню к девкам или в другую артель, парни норовились обойтись без него, чтобы необрядной фигурой не попортить свою компанию. И как-то незаметно из компанейца Санька превратился в нелюдима и затворника. Он держался особняком, со щеголями не дружил и дерзил им, а в некоторые минуты искал даже случая подраться, «задирал» своих бывших приятелей и конфузил их при девках.

Обычно ему уступали, сводили все к шуткам. Санька был не один — таких, как он, набиралось в деревне немало. Но как-то получилось, что на посиделках они погоды не делали, сидели больше по домам, а если и появлялись у девок, то не ломались, как прочие, и не форсили. Некоторые из них считали себя хозяевами девичьего дома, но это были смельчаки, которые брали силой и угрозой, а не любезностью: таким, к примеру, человеком в свое время был Яшка Полушкин. Даже женились парни Санькиной категории тишком, без певчих, без венцов, без приглашений попов на дом, без гулянки по родне, — обходились одной маленькой вечеринкой.

Некоторые Санькины товарищи уже были женаты, — да и вообще, надо сказать, богатые парни жениться не спешили, как бедные: у богатых имелась возможность на лето нанять работницу.

Санька, конечно, не боялся и не стеснялся ни богатых, ни бедных, ни парней, ни девок. Но все же суровая правда деревенского обихода стеганула его очень крепко и дала толчок к отысканию нового русла жизни. Праздничные дни разгрузили его от посиделок, дали ему досуг и приохотили к книге. Он завязал знакомство с Федором Лобановым, а тот затянул и Матвея и Саньку в комсомол. Был тогда комсомол малочислен.

С той поры открылся перед Санькой источник неизбывных радостей. Легкие книжонки сменились учебниками политграмоты, газетами и журналишками, какие водились в волостной избе-читальне. Он прослыл книгочеем, и постепенно отношение молодежи к нему опять переменилось.

Льнул он больше к «потребилкам»: хоть они и были перестарками, да зато сходились к ним парни поречистее.

К этому времени артель «потребилок» была разрознена — жила на положении ни девок, ни баб. В молодых артелях чванились богатеи, а к «потребилкам» богатеи приходили ватагами, только чтоб напроказить. Оттого «потребилки» пускали к себе из парней не каждого, вступали с непокорными в драку и зазнаев не любили.

Здесь можно было почитать — «потребилки» не высмеивали читальщиков и сами любили покалякать всерьез.

Некоторые из них уже хватили и горя и радости при бабьей жизни. Были и такие, что вовсе не собирались замуж по бедности. С некоторых пор девок стала хозяйка Устя выпроваживать с посиделок очень рано, отговариваясь недомоганием. Тем самым прекращались чтения и беседы. И пошел по селу слух, что к Усте летает бес в лице покойного мужа. Так говорили решительно про всех вдов, и Санька не придал бы этому значения, если бы случайно в глухую полночь не увидел свет, идущий из-под занавесок, загораживающих окна Устиной хаты. Ох! Надо было проверить.