Девки

Сполоснув холодной водой пол, уже набело, Парунька вымыла в шайке ноги, выплеснула грязную воду за крыльцо и распустила сарафан.

За столом ее дожидались. В огромной плошке дымился горох, перед каждым лежала ложка, ломти хлеба.

Парунька села на лавку рядом с хозяйской дочерью. Хозяева сидели напротив.

— Уважь, матушка, божье-то обличье в себе, — вдруг сказала хозяйка.

Парунька, зардевшись, вскочила из-за стола и по всем правилам перекрестилась и прочитала «Отче наш». Хозяйка ела ее глазами.

Нудно ползли минуты, одна тяжелей другой. Чавканье и сопенье заслоняли остроту ожидания.

После гороха ели картошку с салом. Хозяин шумно опускал корявую щепоть в плошку, выскребал засохшие половинки картофеля о сальное дно и обсасывал пальцы.

Первой вышла из-за стола хозяйка, поглядев пристально на мужа, она торопливо начала собирать в опорожненную плошку корки хлеба и ложки. Муж ее, отворотив лицо к простенку, старательно рылся рукой в кармане штанов.

Собравшись с духом, он встал и положил перед Парунькой мятую пятерку. Бумажка комком легла у Парунькиных локтей.

— Стало быть, дело такое вышло, — начал хозяин, все еще глядя в простенок, — слух разный промеж нашего народу о тебе. От шабров проходу нет. Оплошность сделали, что порядили. Коли там разные комсомольцы да вольная гульба...

Хозяин путался, и Парунька жалела его: она знала, что не от себя он так говорит — от жены получил наказ.

— Ты, хозяин, за што расчет-то мне даешь? — тихо, но твердо спросила она.

Тут обернулась хозяйка, наклонилась и развела руками:

— К парням больно добра, а у нас, чай, не последний дом. Слава те господи, не венчавшись не живем, от мужей не бегаем, — затараторила она. — Не дивим добрых людей.

— Погодь, мать. Ты тово... стало быть... не больно горячись. Тут все надо по-божески.

Хозяин полез в карман и достал серебряных монет. Положил их к пятерке, покосился на жену, потом махнул рукой и прибавил:

— Ты, тово... Валяй, мать, сама. В кузницу я тороплюсь.

Парунька собрала пожитки в узелок и сказала:

— Прощай, хозяйка.

— Не прогневайся, болезная, — сдержанным голосом ответила та. — Не поминай лихом. Всей бы душой... Да вишь ты, люди. На миру живем. Лукав ведь мир-то...

Хозяйка подала кусок пирога:

— Возьми на дорогу. Пригодится.

Прибежали дети: мальчик лет шести и девочка лет пяти:

— Няня, ты куда?

И заплакали, увидя лицо Паруньки.

— Не уходи! — в страхе говорили они. — Мама, не пущай ее.

— Идите, гуляйте, — приказала хозяйка. — Няня вернется.

Парунька обняла ребят, поцеловала их и вышла. Дети махали ей руками от завалинки и сквозь слезы улыбались.

Проходя мимо старух, Парунька увидела, как они спешно стали шептаться, показывая на нее пальцами.

Когда вышла она на зады к сараям — услышала за собой отчетливый шлепок по дороге. Обернувшись, увидела — гурьбой бегут за ней мальчишки, изредка на бегу бросают гнилую, проросшую картошку и свистят через засунутые в рот пальцы.

— Держи, держи ее! — слышались их голоса.

Парунька свернула на дорогу и, скрывшись за сараями, прибавила шагу.

По вызеленевшей ниве дорога вела к большому зверевскому лугу. Вправо березовая роща замыкала горизонт. Тропы резали дорогу и терялись в осиннике. За осинником дремало стадо, только козы рылись в кустах, раскачивали и шевелили лесной молодняк. Пастушата на огне сушили портянки, развесив их на пологах, сам пастух вдалеке от них плел лапоть.

Ребята перегнали ее и, выбежав на луг, замахали пастушатам и закричали:

— Ой!.. Перенимай!.. Егорка, катай наперерез! Полянская потребилка!

Пастушата стояли, прислушиваясь.

— Что столбами стали! Провороните. Действуй на всех парах! — стлались зычно по лугу ребячьи крики.

Парунька знала — за ребячье озорство не взыщешь в деревне. Позапрошлый год случай был, — зазвали полянские парни зверевских солдаток в сарай, выстригли у них спереди сарафан и пустили таким манером по селу. Над солдатками и сейчас ухают, а парни этим только похваляются.

Подняв узел на плечо, Парунька побежала к перелеску. Пастушата еще переговаривались. Потом один из них сбросил с плеч на землю холщовый зипун и пустился ей наперерез. [Зипун — крестьянский рабочий кафтан из грубого толстого сукна, обычно без ворота.]

Зверево было далеко позади, кругом — ни души и равнодушная гуща леса. Все заставляло думать, что если поймают, наохальничают над нею, и никто об этом не узнает.

Пастушонок бежал быстро. Парунька видела, что он несомненно прибежит на то место, где тропинка теряется и кустах, скорее ее. Поэтому, собравшись с силами, она ударилась в сторону, к березовому кустарнику, правее от тропинки.

Пастушонок понял это и изменил направление, а мальчишки сзади вперебой закричали:

— В рамень убежит!.. Держи прямее, кривоносый черт!..

Лапотные веревки врезывались в икры, мелкие кочки попадались под ноги. Парунька спотыкалась о них и пригибалась к земле, точно лошадь в оступи. Узел бил по спине, мешая бегу, комкался сарафан меж ног, до боли колотилось сердце.

Глотая воздух ртом, не слыша криков, она поравнялась с перелеском и на мгновение остановилась.