Девичьи сны

Сели в машину Вагифа, поехали. Фарида смотрела перед собой и молчала, на тонком ее лице застыло выражение муки. Вагиф искоса посматривал на точеный профиль невесты. Ему хотелось найти слова утешения и нежности, но он понимал, что они покажутся Фариде фальшивыми. Уж лучше молчать. На углу Коммунистической, возле Дома печати, пришлось переждать колонну разномастных автобусов, ехавшую вверх — к Баксовету, а может, к ЦК. Сквозь окна автобусов чернела человеческая масса.

— Кого едут громить? — спросила Фарида. И, помолчав: — Ты знаешь, что у вокзала сожгли заживо четверых армян?

— Не знаю. — Вагиф уставился на нее. — Тебе откуда известно? От подруги? Не знаю, надо проверить…

Гудки стоявших сзади машин подстегнули его. Он повернул налево, потом, не доезжая до ворот крепости, съехал по крутому спуску на улицу Зевина, повернул на Фиолетова.

— Я знаю другое, — сказал Вагиф. — Ты слышала про Гугарк?

— Нет.

— Гугаркский район в Армении. Там были азербайджанские села, стали выгонять, в одном селе сожгли двенадцать азербайджанцев.

Фарида ахнула:

— Это правда, Вагиф? Это не вранье?

— Поговори с беженцами! Для них «Гугарк» значит то же, что для армян «Сумгаит».

— Как будто страшный сон снится. — Фарида помотала головой. — Как хочется проснуться… и увидеть нормальный день… нормальных людей…

В Молоканском саду, мимо которого ехали, густела толпа. Кричали что-то в мегафон. На углу проспекта Кирова машину остановил пикет. Носатый человек в куртке цвета хаки с десятками карманов, с портативным радиопередатчиком, висящим на груди, потребовал документы. Его глаза сильно косили — нос уткнул в паспорт Вагифа, а смотрел, казалось, в сторону.

— Это ваши люди? — спросила Фарида, когда поехали дальше.

— Не знаю, — резковато ответил Вагиф. Ему, как видно, не нравились самозваные проверяльщики на улицах. — Я их не ставил на углах. Говорю ж тебе, в Народном фронте разные люди. Мы всюду твердим — только политическая борьба. А другие — зовут на улицы…

— Зовут убивать.

— Ай, Фарида… — Он поморщился. — Зачем ты так…

Как только подъехали к дому на углу Телефонной и Лейтенанта Шмидта, Фарида выскочила из машины и побежала вверх по лестнице. Эльмира открыла, и по ее зареванному лицу Фарида поняла, что зря надеялась на то, что, пока они ехали, Володя объявился.

— Ты на машине?

— Да, Вагиф ждет внизу. Ну что, едем? Вы готовы? — Фарида взглянула на Константина Ашотовича, стоявшего в передней.

— Боюсь, мы разминемся с Володей, — сказал он. — Мы к нему, а он сюда.

— Ну мама же будет дома-а. — Эльмира уже надевала шапку. — А вообще, Котик, оставайся. Мне не нравится, какой ты красный.

— Нет, я поеду. — Он присел на табуретку, взялся за ботинки. Вдруг замер, прислушиваясь. — Шаги на лестнице!

Эльмира подскочила к двери, отворила. Там стоял Вагиф с протянутой к звонку рукой. Он вошел, поздоровался.

— Я поднялся, чтоб вам сказать, Константин Ашотович. Вы лучше не езжайте.

— Да вы что, сговорились, что ли? — раздраженно отозвался тот. — Поехали!

Гюльназ-ханум, приковылявшая в переднюю, напутствовала их словами:

— Хошбехт йол.[9] Привезите мне моего внука!

Не доезжая до Сабунчинского вокзала, возле здания АзИИ — Индустриального института — попали в пробку. Машины, проверяемые пикетчиками, продвигались медленно, сантиметр за сантиметром, Константин Ашотович ерзал на заднем сиденье, ворчал:

— Что еще за проверки, к чертям… Что происходит в Баку?.. С ума все посходили…

С проверяльщиком, черноусым юнцом, у Вагифа произошла короткая перепалка.

— Кто тебя здесь поставил? — спросил Вагиф, опустив стекло и сунув тому водительские права.

— А тебе что за дело? — Пикетчик заглянул в права, потом уставил горящий взгляд на Вагифа. — Чего надо?

— Я член правления Народного фронта!

— У нас свое начальство, — отрезал тот. — Давай проезжай!

Дальнейший путь по проспекту Ленина проделали без помех. Тут и там видели у подъездов домов, в проходах, ведущих во дворы, группы возбужденных людей.

— С ума посходили, — ворчал Константин Ашотович.

Повернули на Инглаб и вскоре въехали в просторный двор длинного, в целый квартал, дома. Тут было тихо, странно безлюдно — не бегали дети, никто не гонял мяч.

— Володина машина на месте, — сказал Константин Ашотович и, присмотревшись, добавил: — Где это он так багажник помял?

И в подъезде было тихо. Только из-за какой-то двери доносился плач ребенка.

Поднялись на третий этаж. Володина дверь была полуоткрыта. И мертвая стояла тишина.

В передней навзничь лежал Володя, весь в крови, уже переставшей течь из десятков ножевых ран.

Страшно закричав, Эльмира бросилась на колени и, обхватив голову сына, прижала к своей груди.

Константин Ашотович вдруг захрипел, закрыв глаза, и стал падать. Вагиф подхватил его.

Глава двадцатая Баку. Январь 1990 года

Эти дни, начиная с субботы, — как кошмарный сон.