Девичьи сны

— Ясно, ясно. У тебя начальство хорошее. Только вот мест не хватает. На Эзеле-то много осталось брошеных?

Сергей не ответил. Что-то он не узнавал старого дружка, прежде такого веселого, своего в доску.

— А помнишь, — сказал, чтобы перевести разговор на другой лад, — как мы с тобой французской борьбой…

— Не помню, — отрезал Марлен.

— Слушай… чего ты злишься? Я ж не виноват, что ты…

— Да, — со вздохом сказал Марлен. — Ты не виноват, конечно. Хочешь знать, как я тут очутился? Длинная история.

— Не хочешь, не рассказывай.

— Можно и рассказать. Все равно не усну. — В проломе просветлело от очередной немецкой ракеты. Марлен лежал на спине, закинув руки за голову и закрыв глаза. — Давай вопросы.

— Ты куда из Воронежа уехал? Я спрашивал тогда, никто…

— Никто и не должен был знать. А то бы отправили меня… куда-нибудь подальше… В Баку я уехал. Там у меня тетка, сестра матери, вот я к ней нагрянул. Ее муж нефтяник, мастер по подземному ремонту скважин, он и взял меня рабочим на нефтепромысел. Так я, значит, и спасся. Забыть-то про меня, конечно, не забыли, но и не искали.

— А как ты на Даго попал?

— В тридцать девятом по указу призвали в армию. Просился в авиацию — нельзя. Я ж меченый. Определили в зенитную артиллерию, и с ходу нашу батарею — в Западную Белоруссию, освобождать братьев-белорусов. Мы в Молодечно стояли. Осень прошла, а зимой взяли меня за шкирку и ка-ак тряханули!

— Что это значит? — спросил Сергей. Ему холодно было в бушлате, подбитом одним только флотским форсом. Он лежал на боку, подтянув колени к подбородку.

— А то и значит, что я влюбился, — со странным вызовом сказал Марлен. — А что, нельзя?

— Почему нельзя…

— Вот и я спрашивал: почему нельзя? А наш политрук-дурак кричал: нельзя в польку! Она полька была, Марыся. Такая, знаешь, тоненькая, семнадцать лет… У ней отец был поляк, железнодорожник, а мама белоруска, на почте работала рядом с нашей частью. Там я с Марысей и познакомился, на почте. Мы с ней разговаривали на трех языках — на смеси из русского, польского и белорусского. Смеху! Но всё понимали! Она про нашу жизнь спрашивала, а я ей излагал, как хорошо жили… Марысин папа, когда она меня в гости позвала, тоже спрашивал, что да как, я и ему — только по-хорошему, у нас, мол, нету панов, по справедливости все. А иначе — как еще объяснить, почему мы к ним пришли? Освободители же… Между прочим, я тогда не чучелом огородным смотрелся, как сейчас. Идешь в увольнение — шинель подогнана, сапоги блестят, шапка набекрень, как у Чапаева… А у Марыси вот такие глаза… синие…

Сергей слушал хриплый, прерывистый этот рассказ, и вплыла вдруг в холодный, пороховой гарью пропахший сарай белая воздушная фигурка с белобрысой челочкой. Марта, Марта, надо ль плакать, вспомнилось опять. Надо ль плакать, если Дидель вышел в поле…

— …Я говорю: почему нельзя? — продолжал Марлен. — Я же пропагандирую местное население в нашу пользу. Он орет: нельзя, и все тут! Всюду ему, олуху, шпионы мерещились. Ну, я уперся. А он меня — на губу. А я — рапорт по начальству. Тут, конечно, они взяли меня в оборот. Хорошо еще, что не под трибунал. Списали в инженерный батальон, в землекопы. Батальон как раз перебрасывали из Западной Белоруссии в Эстонию. Даже и не повидался с Марысей, не попрощался… Дай еще махорки, Серега… Ну вот, — выдохнул он облако дыма. — Знаешь такой город — Палдиски? Там мы копали, копали, как кроты, воздвигали батарею…

— Воздвигали, — повторил Сергей. — Кроты… Что это ты — вроде с насмешкой?

— Чего? — вскинулся Марлен. — Ты пойди, товарищ сержант, к особисту нашему, если он еще не драпанул! Доложи ему!

— Не ори. Тут бойцы отдыхают.

— Бойцы! — Марлен понизил голос. — Именно кроты слепые мы. Под Палдиски копали, потом на Эзеле, на Даго копали, батареи ставили. Ну и что? Остановили наши батареи немцев?

— Не остановили, так задержали. И перемалывают…

— Это мы своих людей перемалываем! Что мы за бойцы — инженерные батальоны? Мы же с лопатами, а не с оружием имеем дело. Разве нас обучали, как вести войну? Чего ж теперь поставили землекопов оборонять Даго, а сами удрали? На Эзеле полвойска бросили погибать, теперь и на Даго…

— Хватит, Марлен!

— По-дурному воюем, да ты-то, конечно, тут ни при чем… Ладно.

Он погасил окурок, хрипло покашлял, утих.

От ночного холода, от неприятного разговора было тоскливо на душе у Сергея.

Да и отдых оказался коротким. Заявился ротный из инженерного батальона, скомандовал подъем. К Сергею команда не относилась, но тут он услыхал голос Писаренко:

— Из сводной роты есть кто? Давай подымайся, Беспалов. Отходим.

Раздались недовольные голоса «землекопов»:

— Отдохнуть не даете… А патроны где? Подсумки пустые. Горячей жратвы третьи сутки нету…

— Патроны будут. Выходи по одному! И чтоб тихо!

Потянулись длинной цепочкой по обочине дороги. При свете немецких ракет — сразу с дороги прочь, в лесную темень. И опять — угрюмое безмолвное движение усталых людей на север. И тяжесть ручного пулемета на плече. Ладно хоть, что Марлен вызвался помочь Сергею — тащил коробку с дисками. Они все-таки были друзьями когда-то.