Тут девушку прорвало, и она взахлеб принялась рассказывать о настроении в госпитале, о склоняющихся по комнатам, как зомби, наркоманах, об отчужденности доктора Эрвинга, его тщательных, почти бессердечных анализах состояниях больных, о старых монахинях, живущих в собственном безумном мире; она рассказала, что в госпитале было плохо с деньгами, но что доктор Эрвинг только смеялся над этими проблемами, окружая себя атмосферой цинизма, что она чувствовала, что происходит что-то страшное, но не знала, что именно, что она слышала часть разговора между господином Эдвардсом, его супругой и доктором Эрвингом, что-то о суеверии и старых фараонах, что доктор Эрвинг страшно разозлился, когда Том Харкин, один из самых опекаемых наркоманов, сбежал из госпиталя и разбил себе голову в Каирском музее, убегая от служителя; доктор пришел в бешенство, но совершенно не понятно, почему, ведь его никогда не интересовала судьба сбежавших пациентов; но больше всего Мариэтту испугала записка, оставленная господином Эдвардсом на столе Эрвинга.
— Подожди-ка, Мариэтта, остановись на минуточку, — сказал Фредрик.
Он хотел сосредоточиться и осознать рассказ девушки.
— Кто такие эти Эдвардсы? Это имя упоминал Дитер Дунсдорфф.
— Он сумасшедший. И очень противный. Американец. У него толстая жена, с ног до головы увешенная золотыми побрякушками. Они владельцы бюро путешествий «Cheops Corona Travels».
Фредрика осенило. Лицо! Она была на докладе в Каирском музее, сейчас он понял, откуда ему знакомо ее лицо: она очень похожа на красавицу-гида в желтом, возлюбленную доктора Эрвинга. Мать и дочь! Он прижал руку ко лбу, на место встал последний кусочек мозаики, безумие начало приобретать четкие очертания.
— Записка, Мариэтта, что там было написано? — У него пересохло во рту.
— Фредрик, иди ко мне, обними меня, и я скажу тебе на ухо, — она протянула к нему руки.
Он неуверенно подошел к постели и сел рядом с девушкой. Она прижалась к нему. Он постарался не думать ни о чем другом, кроме ее рассказа.
— Там было очень странно написано. Масса таинственных символов, вязь письмен, — губы Мариэтты шевелились у самого уха Фредрика. — Я помню слова:
— Нет, с тобой все в порядке. Действительно происходит что-то ужасное. — Он встал.
— Ты уверена, что в записке было написано «The Pit of Cheops?» [29]
— Да, уверена. Что значит?
— Пятница? Десять вечера? Господи, прости.
И не успела она что-либо возразить, как он уже выбежал из комнаты. Спустился по лестнице вниз. Схватил портье за руку и отволок его в сторону.
После этого Фредрик дал обескураженному парню инструкции, записал кое-что на бумаге и заставил портье несколько раз повторить задание.
— У тебя есть час, — сказал Фредрик. — Самое большое. Я буду ждать в комнате.
— Орешки! — Тут-Анх-Амон упорно гнул свою линию.
В лифте Фредрик попытался успокоиться. Мариэтта рассказала ему о недостающих кусочках мозаики. Прекрасная монашка. Монашка? Чудесная девушка. Он никогда не встречал подобной. При всей своей красоте она была естественна, неиспорченна и доверчива; но сейчас нужно сохранить холодную голову и не потерять путеводной нити.
— Что ты
— Мариэтта, — сказал он, пытаясь дышать нормально. — Я много пережил за последние дни. Много всяких ужасов, но этому пришел конец. Тебе придется подождать меня в комнате, пока я не закончу все дела. Может быть, это займет несколько часов. Все это пустяки, не беспокойся за меня. Не выходи из комнаты до моего возвращения. ОК?
— ОК!