Девятый император

Он бросил камень на пылающие угли, и каролит, нагревшись, засветился весенним травянисто-зеленым цветом, а потом погас, вспыхнув на прощание яркой зеленой звездой. От магического камня остался лишь прах. Ди Ривард вздохнул. Копыта стучали уже у самой хижины, и пламя в очаге окрасилось в синеватый цвет.

Дверь распахнулась, ледяной холод ворвался в хижину. Акиба, сначала бросившись к вошедшему, вдруг залаяла дурным голосом, завыла, сжалась в ком и попятилась внутрь хижины, не сводя с черной фигуры глаз.

– Входи, брат мой! – сказал ди Ривард, силясь подняться с табурета. – Я знаю, что магия не изменила твоего сердца. Я рад, что ты пришел.

Призрак шагнул к старику. В правой руке он держал длинный меч из темной виллехенской стали, в левой – кинжал. Собака, переборов страх, все же бросилась между страшным пришельцем и хозяином, прижав уши, залаяла. Легат пригвоздил ее ударом меча к полу лачуги. Миг спустя он вонзил кинжал в сердце Римана ди Риварда.

– Зачем ты сжег каролит, старик? – прошелестел голос. – Я бы не смог тебя убить.

Ди Ривард не ответил. Он осел на пол, и последнее, что он увидел, было пламя очага – оно превратилось в яркую звезду и взлетело к потолку, пробив крышу, понеслось в ночное усыпанное звездами небо. И следом за этой звездой отправилась в вечность душа Римана ди Риварда.

Легат стер кровь с лезвий меча и кинжала. Эту работу он выполнил. Теперь начиналось настоящее дело. Но прежде ему предстоит долгий путь к землям сидов – туда, где близ старого имперского города Венадур находился вход в Круг.

Глава четвертая

Нет у меня папеньки,

Нет у меня маменьки,

Сирота я, сирота

Горемычная…

Народная песня

Воевода новоторжский Радим Резанович заболел. Неделю тому назад свозили съестные припасы в городской детинец, а ночью набат загудел нежданно-негаданно. Проснулся Радим, а за окном горницы – зарево, прямо у терема посадника пожар полыхает. Горели базы[3] с сеном и всякой рухлядью. Только позже, когда пламя погасили, обнаружил воевода, что в горячке выскочил на лютый мороз в исподней рубахе и без шапки. Теперь же лежал у себя в тереме в жару, кашлял так, что мочи нет. К воеводе позвали местных травников – те велели лежать, не вставая, растираться жиром и травяные отвары пить. Радим скрипел зубами в ярости, но только травники сказали, что дело серьезное. Крепко прихватила воеводу новоторжского Хрипуша.[4]

В первый день березозола[5] Радиму стало немного легче. Жар его отпустил, вот только слабость была такая, будто все кости из него повынули – ложку с похлебкой до рта не поднять. С утра пришел с докладом Яков Млын, княжий муж и десница Радимова в Торжке.

Когда князь новгородский Александр Ярославич давал Радиму приказ ехать в Торжок на воеводство, то сразу оговорил, что много рати не даст. Это удивило Радима. Торжок – город важный, почитай, новгородский пригород, ворота на Новгород. Сколько лет стоит Торжок, столько новгородцы с суздальцами за него дерутся. Через Торжок проходит серегерский тракт, по которому купцы с Северо-Восточной Руси на Новгород и обратно ездят, хлеб и прочие товары в Новгород везут. Здесь, по рекам Волга, Мста, Вазуза и Холохольня проходит граница с Суздальским княжеством. Но у князя был свой резон много воинов не давать. С запада приходят вести дурные, не лучше, чем с Суздальской Руси. Так что получил Радим в придачу к новгородской гривне еще тридцать дружинников и старого Якова Млына. Который еще у деда новгородского князя Всеволода был тиуном.

– Едешь в Торжок на воеводство не за-ради пустого сидения, – сказал напоследок князь, – зело худые вести с юго-востока приходят. Досыть[6] потерпели мы от соседей наших суздальцев, теперь же новая беда с юга идет, орды монгольские во главе с ханом своим Батыгой Чаногизовым. Донесли мне, что монголы Рязань дотла разорили и всю рязанскую землю в прах и пепел стерли, ныне же на Владимир идут. Может статься, и в наши земли пожалуют. Так что важное дело я тебе доверяю, Радим. В передовой дозор идешь. Ты муж опытный, просужий[7] и ратное дело знаешь.

Времени на сборы князь дал мало – едва хватило, чтобы проститься с женой и со стариками-родителями. Уезжал Радим с тяжелым сердцем. В Новгороде уже ходили слухи о том, какая необоримая силища навалилась на Русь с востока. Кто его знает, а вдруг монголы эти и до Новгорода дойдут? Или соседи, латыняне ливонские, охотники до чужого добра, незваными гостями пожалуют, пока рать новгородская вторжение с юга отбивать будет? Тревожно было Радиму. На прощание велел жене чуть что ехать к дальней родне на Тудоров Погост.

На пятый день пути уже за Селигером стали попадаться на дорогах сбеги[8] из Владимирского княжества. В большинстве своем это были те, кто покинул родные дома еще до вторжения врага в суздальские земли. Однако попадались и те, кто чудом спасся из сожженных монголами городов. Сбеги рассказали Радиму страшные вещи, когда воевода спросил про Батыгу и его воинство.