Девятый

— Раз не он, то кто? Странный этот страж, очень странный… Видел его меч? Таким только цыплят потрошить. Щита не взял, копья тоже, доспех простой, латы на себя мог переделать, а отдал бабнику горбатому. А самострел его глянь, будто игрушечный, но бьет хорошо вроде. Хитро устроен, будто демы придумали. Только зачем он нужен, если луком уметь пользоваться? А на лошади как держится? Будто навоза комок, видно, что боится скачки. А сейчас еще и в беспамятство впал — день лежал, ночь и все утро тоже лежит.

— Ну и что с того? Заболеть каждый может.

— А остальное? А то, что тащит нас на погибель, виданое ли дело границу пройти с таким медленным обозом? Да нас улитки обгоняют. Захоти он спасти народ — приказал бы бросить все и пешими уходить, на три-четыре отряда разделившись. Так вернее будет — хоть кто-то прорвется. И за помощью надо бы вперед гонца попробовать послать, может, солдаты короля ударят с другой стороны. Так нет, он вообще ничего не делает. Странно это… все дела его странные…

— Ну… Откуда нам знать, каким должен быть страж и какие у него замыслы. Ты стражей много видел?

— Вообще-то только одного — вот этого.

— Вот и я о том же.

— Все равно странный, не слышал я такого про стражей.

— А слышал, про мракян говорят, будто у них мужики платья носят, а бабы их вечерами на сеновал затаскивают и насильничают?

— Слышал, конечно.

— А я вот с купцом говорил, который к ним ходил. Тот рассказал, что враки все это — оттого они пошли, что бабы у них больно страшные, вот и принимали их чужие за мужиков в платьях.

— Это ты зачем рассказал?

— А затем, всему, что говорят, верить нельзя.

— Да? Так, может, тот купчина как раз и соврал.

— Может, и так.

Возничие замолчали, зато рядом послышался хорошо знакомый голос Арисата:

— Как он?

— Да никак, лежит и лежит, даже мух не отгоняет. Бубнит иногда в бреду что-то, но не понять ничего — язык не наш.

— Плохо… На привале Трею к нему надо, пусть посмотрит.

— Утром смотрела — ничего нового не сказала. Раны его затянулись, кашля и хрипов нет, а огнем горит. Только судороги прекратились, а то корежило вчера страшно, уж думали, что спина вот-вот лопнет.

— Потрогай его лоб.

— Ага! Если я его рукой коснусь, попугай мне перст отхватит, а то и два — клюв у него больно страшный! Он только Трею подпускает и Йену, да и то шипит на них иной раз, будто змей ползучий! Тука тоже терпит и даже «здрасьте» ему говорит, а вот когда Цезер к стражу нагнулся, птица ему в глаз так ловко плюнула, что он потом целое утро богохульствовал! Сам и потрогай!

Зеленый молодец — службу несет. Если выберусь из этой передряги, лучшим вином угощу. Немножечко…

— Чего испугался — спит его попугай… вон валяется пьяный в дымину… лапами кверху. Ладно, пусть им Трея занимается. А вы на привале соломы свежей постелите, эта уже слежалась.

Дождавшись, когда воин отъедет, пессимист-возничий буркнул:

— Перебьется, он пока что на солому не жаловался.

Вот гад, надо будет его запомнить!

— Как сэр страж? — Опять знакомый голос, на этот раз Тук пожаловал.

— А никак — лежит колодой.

— Раз живой, то встанет. Он парень крепкий и боевой.

— Ага, боевой! В жаркий день от горячки слег почти намертво! Дети малые его боевитее!

— Флом, болтаешь ты больно много, и только нехорошее. Что-то я тебя рядом с нами не заметил, когда сэр страж бурдюка в зад приголубил.

— Ну и что? Я на левой стене был, из лука стрелял. Зачем лучнику с огневым копьем бегать?

— Раз не бегал, значит, закрой свой рот на крепкий засов, а то напраслиной хорошего человека обижаешь.

— Да он все равно не слышит и не видит ничего.

— Вот как? Так что получается: все делать, значит, можно, если не видят? Ну ладно, учту. Как уйдешь ночью в дозор, жену твою тогда проведаю, сам, получается, разрешил.

— Это когда я такое разрешал?!

— Ты сказал, что если не видят и не слышат, то можно. Вот и схожу: не первый раз — дорогу помню.

— Ах ты! Да я тебе спину топором подравняю!

— Язык себе подравняй, а то отрастил до колена! Лучше другое отращивай, чтобы жена твоя за мной не бегала с просьбами срамными!

— Тьфу на тебя!

— Плеваться?! Н-на-а-а-а! — послышался приглушенный звук удара.

— Старшину сюда! Горбун Флома лупит! Опять! — заорал второй возничий.

Через несколько секунд вокруг начался импровизированный митинг: оскорбленный возничий отплевывался, Тук пытался вырваться из чьих-то рук, ругались сразу в три десятка глоток, и кто-то кого-то пытался бить. Обозный старшина подоспел быстро, — его громоподобный голос легко перекрыл шум толпы:

— Это что здесь опять неладно?

— Да Тук с Фломом подрались.

— Он первый полез! — яростно взвыл возничий.

— Это так, Тук?

— А он в меня плюнул, — мрачно ответил горбун.

— Это так, Флом?

— А он сказал, что к моей жене ночью придет! И еще сказал, что это опять будет! То есть уже бывало, получается!

— Это так, Тук?

— А чего не прийти, если в прошлый раз ей это понравилось и мне тоже?

Народ дружно расхохотался, хотя, почти уверен, Флом при этом не сильно радовался. Представив его рожу, я не выдержал, улыбнулся. Странно, но от такого мышечного усилия голова не лопнула, как опасался.