Девятный Спас

– Блошка, ты откуда взялся? – слабым голосом спросил Никитин. – Иль ты мне снишься? Сколько лет не видались? Я ведь, как первый раз отпустили, приходил в академию-то. Сказали, сбежал ты. Не чаял, что свидимся. Ну, рассказывай, рассказывай!

Милое дело – ночная дорога. Да со старым другом, да под звёздами, да под хороший разговор. А уж если сказка небывалая и рассказчик складный, обо всём на свете позабудешь, даже о суставной ломоте и всеспинном жжении.

* * *

– …И взяли они меня, значит, с собой, – неторопливо сказывал Лёшка, посасывая трубочку. Иногда из нее выскакивала искорка, будто падала звёздочка с неба. – Гамба сначала хотел за шкирку выкинуть, но Франческа упросила. Она была девка добрая, весёлая. Беспутная только и на подарки жадная. После, когда мы в Праге без гроша сидели, ушла от нас к одному тамошнему дюку. Помню, вечером плакали они оба, Гамба с Франческой, прощались. Меня она тоже поцеловала, назвала «ми повре бамбино», сиречь «болезный мой дитятко», и сгинула навсегда. А мы с контием покатили дальше, уже при деньгах. Потом ещё не раз и не два случалось. Как на мель сядем, контий свою метрессу другому продаёт. Такой славной, как Франческа, больше не попадалось, – вздохнул рассказчик, – но девки всё были зело апетизантные, красивые. В амурном авантюре Гамба был, можно сказать, наипервейший селадон на всю Европу.

Здесь Дмитрий увлекательное повествование прервал, спросил про непонятные слова. Выслушав объяснение, заметил:

– Ну так и говорил бы: «полюбовница», а то «метресса» какая-то. «Апетизантная»! Скажи: «дебелая». Не «амурный авантюр» – «плотская утеха». Не «селадон», а «ходок». Чего чужие слова красть, если у нас свои такие же есть?

На это был ответ:

– Ох, Митьша, а ты всё такой же. Едва отмяк, уже учишь, что правильно, что неправильно. Будешь сказ слушать иль нет?

– Буду. Рта боле не раскрою! – пообещал Никитин. – Ты только говори понятно.

– …Так я и не узнал, как контия моего на самом деле звали. Надоест ему имя, или какая свара с полиция (это приказные ярыжки, по-нашему), и брал мой патрон, то есть хозяин, – поправился Алёша, – другое имя. Однако непременно, чтоб конт, или граф, или на худой конец барон. Без титла в Европе больших гешефтов, то есть делов, не свершишь. Про патрона я доподлинно знаю, что родом он из итальянского Наполи. Очень тосковал по отчему городу, а только вернуться не мог. Натворил там каких-то афэров. Острого ума был человек. Великой предприимчивости и отваги. А как на шпагах бился! У них там приличному человеку без этого нельзя, особенно ежели ты шевалье-авантюрье. Картель на дуэль получишь, – снова стал сыпать непонятными словами рассказчик, – и пропадёшь, как перепёлка на вертеле. Это я у хозяина рапирному бою обучился, верный кусок хлеба имею. Ах, какие он прожекты задумывал! Но сколь ни ловил пресчастливую Фортуну (это вроде жар-птицы), одни перья ему доставались. Очень уж жёнками увлекался, прямо беда. Зачнёт дело серьезное, важное, тыщ на десять золотом, а потом какая-нибудь дева пред ним жупкой махнёт, и пропало все.

– Не надо так про дев, – укорил Дмитрий, не одобрявший никакого похабства.

Алёшка удивился.

– Это ты про что? А, про жупку. Одёжа это бабская, как нижняя половина сарафана, у них все бабы носят… Эх, весело я с ним жил. Всего не расскажешь. И на золоте едали, и сухую корку глодали. В цесарских землях долго жили, ещё в Милане, в Венеции. Это, брат, такой город – краше нет. На воде стоит, и всяк прямо с крыльца выходит, в лодку садится. А лодки дивно изукрашены, будто лебеди чёрные по морю скользят! Лепота! Народ лиц не показывает, все в масках ходят. И девки не сказать, до чего славные. Волос у них медный, глаз блудливый, ни в чём удержу не знают. Я там, бывало, за ночь трёх-четырёх уламывал.

«А приврать ты по-прежнему горазд», – подумал тут Дмитрий.

– Однако презнатнейший из всех городов – Парис. Там мы королю-солнце Луису Каторзу волшебный эликсир для восстановления мужеской силы за хорошие деньги продали. Уезжать, правда, быстро пришлось, и все вещи покинули, жалко. Пять камзолов я там оставил, рубашек батистовых две дюжины. Эх, какие у меня там метрессы были! Одна настоящая контесс, другая баронесс, а сколько простого звания, и не сосчитать! Ты что губы кривишь? Больно?

– Не больно, – ответил Никитин сурово, – а только не след такими делами похваляться.

Приятель залился смехом.

– Ой, неужто ты всё Царь-Девицу ждешь? Мон дьё! Сетанкруайябль!

Но Дмитрий пожелал сменить предмет разговора.

– Сколько ж ты в странствиях языков превзошёл? – чопорно спросил он.

– Считай, – охотно принялся загибать пальцы Лёшка. – Итальянский мне как родной. По-немецки и французски знаю изрядно. По-англицки могу бойко, но только не по-политесному, а как подлые люди и тати промеж собой говорят.

– Почему это?

– Так уж вышло… – Улыбчивый рот путешественника печально скоромыслился. – Лондон – дрянь город. Там патрону коварный шиксаль подножку сделал.

– Кто?