Девятный Спас

– А мне почему не сказал, что это она?

Растерянно оглядев всех троих, Алёша пролепетал:

– Кто «он»? Кто «она»?

Никто ему не ответил.

Двое, что сидели на бархатном диванчике, сердито глядели на Илью. Тот мямлил невнятное:

– Да я… Тово-етова… Когда ж… Думать надо, не поспел…

Его круглое лицо было багровым и несчастным. Надоело Попову быть в дураках. Сдвинул он свои рыжие брови и ледяным голосом процедил:

– Митрий Ларионович, дозволь с тобой два слова молвить. Excusez mon impertinence, mademoiselle[5].

И вывел Дмитрия из салона.

– Так отчего ж ты мне не сказал, что Митя и есть мой спаситель от страшного карлы? – повторила свой вопрос Василиса, уже не так сердито, но настойчиво. Илья вздохнул. Слова давались ему с трудом.

– Сомневался я, надо ли тебе тот страх вспоминать. Дело-то давнее. Может, позабыла, и слава Богу.

Она потёрла висок:

– Не забыла… Я-то ведь думала, это ты меня тогда уберёг, а Димитрий Солунский мне пригрезился… А потом ещё виделось, будто лежу я, мне хорошо и спокойно, и кто-то родной рядом… Думала, сон это. А сегодня увидела у него на груди образок и поняла: это явь была! Значит, это Митя около меня беспамятной сидел, мой сон стерёг? Ему я обязана, что жива и по земле хожу! Ах, мы ведь с ним про столькое ещё не поговорили!

Ещё минуту назад Илья был красен, теперь же вдруг побледнел.

– Да… Я сейчас позову, Митьку-то… Раз ты с ним, тово-етова, говорить желаешь…

Он неуклюже попятился за дверь. В соседней комнате, пустой, на несколько мгновений прижался пылающим лбом к холодному оконному стеклу. Легче не стало.

Из-за следующей двери слышались возбуждённые голоса товарищей. Илья послушал-послушал, снова из белого стал красным. Шарахнулся обратно в горницу.

Василиса стояла у подоконника, всматриваясь в густеющую тьму.

– Он того… Он скоро, – пробормотал Ильша. Она улыбнулась, но улыбка вышла тревожной.

– За Петрушу волнуюсь… Где он, что с ним? Вот уж и ночь скоро… – Однако взяла себя в руки и с напускной весёлостью воскликнула. – Да что я, право, всё ворчу да жалуюсь. Давайте кофей пить! Никак к нему не привыкну, то-то гадостен! А без него нынче никак. Велю, чтоб подавали.

* * *

Заморский напиток, чёрный и пахучий, будто дёготь, пили в столовой. То есть пил один Лёшка, вприхлёб, да ещё нахваливал. Фарфоровую чашку держал изящно, отставив мизинец. Дмитрий понюхал и отставил. Илья побоялся хрупкий сосуд своей лапищей и трогать – пожалуй, треснет. Хозяйка же угощалась так: отопьёт капельку, поморщится и скорей пряником заедает, чтоб было не горько.

И вроде сидели вместе, а сердечноприятной беседы не получалось. Приятели один на другого смотреть избегали, любовались на Василису, но та витала мыслями далеко и словно всё к чему-то прислушивалась.

Наконец Алёша, будучи из троицы самым политесным, завёл светский разговор, обращаясь исключительно к барышне. Он нарочно и предмет выбрал такой, чтобы княжне был интересен, а Митька с Илейкой отнюдь не встревали.

Стал рассказывать, что парижские гранд-дамы для убеления кожи пользуют некую чудесную мазь, состав которой ему, Алёшке, по случаю сделался известен и, коли Василисе Матвеевне угодно, он ей немедля раскроет секрет сего бальзама.

– Конечно, угодно! – обрадовалась Василиса, чего только не перепробовавшая, чтоб свести с лица проклятую деревенскую загорелость.

– Изволь. Четверть ступки давленой ромашки, золотник голубиного помёту, чарка мятного настоя… Я сейчас напишу.

Пока он скрипел пером по бумаге, Дмитрий простодушно сказал:

– А по мне Василиса Матвеевна хороша, какая есть.

У Попова по листку полетели чернильные брызги. Каков ловкач этот Никитин! А каким нежным взором наградила она льстеца! Ну погоди же, Митька. Не тебе тягаться с истинным кавалером!

– Василиса Матвеевна не глупица, чтоб льститься на похвалы, – пренебрежительно пожал плечами гвардии прапорщик. – Истинный доброжелатель не стал бы порицать убеление кожи единственно ради сладкоречивого угождения.

Илья кивнул, охотно соглашаясь. Митьшины успехи ему тоже не нравились. Развивая наступление, Попов бойко сыпал дальше:

– О неразумности особ, внимающих льстецам, есть фабля знаменитого пиита господина де-Ляфонтэн, кою я недавно переложил на русский язык.

– «Фабля», это что? – спросила Василиса. – Вирши? Зачти, сударь, сделай милость.

Гвардеец встал в пиитическую позицию: отвел правую руку, подбородок вскинул, локоны парика разметал по плечам.