Девятнадцать минут

Джози посмотрела на лица, которые были ей знакомы и которые она видела впервые. «Она любила его, — думали они. — Она была с ним, когда он погиб». Ее дыхание замерло в груди как мотылек в сетке.

Но что она скажет? Правду?

Джози почувствовала, как дрогнули губы, как искривилось ее лицо. Она разрыдалась так горько, что деревянные половицы церкви заскрипели, так громко, что даже Мэтт в своем наглухо закрытом гробу, Джози была уверена, слышал ее.

— Мне очень жаль, — выдавила она — ему, мистеру Ройстону, всем, кто слышал. — Господи, мне так жаль.

Она не заметила, как мама поднялась по ступенькам, обняла ее и отвела за алтарь в небольшой коридорчик, которым пользовался органист. Она не сопротивлялась, когда мама протянула ей бумажный носовой платок и гладила по спине. Она даже не возражала, когда мама убрала ей волосы за уши — она делала это так давно, что Джози уже почти забыла этот жест.

— Все наверняка думают, что я идиотка, — сказала Джози.

— Нет, они думают, что тебе недостает Мэтта. — Мама помолчала. — Я знаю, ты думаешь, что это твоя вина.

Сердце Джози стучало так сильно, что тонкий шифон платья дрожал.

— Солнышко, — сказала мама, — ты не могла его спасти.

Джози достала еще один платок и сделала вид, что мама все правильно поняла.

Максимальная безопасность требовала, чтобы у Питера не было сокамерника. Его не водили на прогулку. Еду приносили три раза в день прямо в камеру. Охранники проверяли, что он читает. А поскольку его до сих пор считали склонным к самоубийству, в его камере были только койка и унитаз — ни простыни, ни матраца, ничего такого, с помощью чего можно было бы попрощаться с этим миром.

Стена камеры состояла из четырехсот пятнадцати шлакоблоков, он сосчитал. Дважды. С тех пор ему оставалось только смотреть в объектив камеры слежения. Питеру было интересно, кто находится по ту сторону. Представлял себе компанию охранников, собравших около монитора, которые смеялись и подталкивали друг друга локтями, когда Питеру нужно было сходить в туалет. То есть еще одна группа людей, которые нашли способ посмеяться над ним.

На видеокамере была красная лампочка, индикатор сети, и простая линза, переливающаяся всеми цветами радуги, объектив был окружен резиновым бампером, похожим на веко. Питер вдруг подумал, что если бы он и не собрался сводить счеты с жизнью, то через пару недель такое желание у него появится.

В тюрьме свет не выключали, только приглушали. Вряд ли это имело какое-либо значение, поскольку все равно ничего другого, кроме как спать, не оставалось. Питер лежал на койке, думая о том, может ли человек потерять слух, если не пользуется им, и происходит ли то же самое с даром речи. Он вспомнил, как на уроке истории им рассказывали, что, когда коренных американцев бросали в тюрьму, они иногда просто падали замертво. Им объяснили, что человек, привыкший к свободному пространству, не мог вынести заключения, но у Питера была другая версия. Когда единственный, с кем можно поговорить, — это ты сам, а общаться не хочется, то есть только один способ уйти.

Мимо прошел охранник, совершая очередной обход — пробежка в тяжелых ботинках мимо камер, — и тут Питер услышал:

— Я знаю, что ты сделал.

«О Господи, — подумал Питер, — я уже начинаю сходить с ума».

— Все знают.

Питер опустил ноги на цементный пол и уставился в объектив камеры, но ответа там не было.

Голос был похож на ветер со снегом — холодный шепот.

— Справа от тебя, — сказал голос, и Питер медленно поднялся и прошел в правый угол камеры.

— Кто… кто здесь? — спросил он.

— Наконец-то. Я уже начал думать, что ты никогда не прекратишь свой рев.

Питер попробовал выглянуть за прутья решетки, но ничего не получилось.

— Ты слышал, как я плакал?

— Сопляк, — сказал голос. — Пора уже повзрослеть.

— Ты кто?

— Можешь называть меня Хищником, как все.

Питер сглотнул.

— Что ты сделал?

— Ничего из того, в чем меня обвиняют, — ответил Хищник. — Сколько?

— Что «сколько»?

— Сколько ждать до суда?

Питер не знал. Это был единственный вопрос, который он забыл задать Джордану, вероятно, потому, что боялся услышать ответ.

— Мой на следующей неделе, — сказал Хищник, прежде чем Питер ответил.

Металлическая дверь, к которой он прижимался виском, казалась ледяной.

— Сколько ты уже здесь? — спросил Питер.

— Десять месяцев, — ответил Хищник.

Питер представил, как это — просидеть десять месяцев в этой камере. Он подумал о том, сколько раз он пересчитывал кирпичи сколько раз писал, а охранники смотрели на это в свой маленький телевизор.

— Ты убил детей, да? Знаешь, что случается в тюрьме с теми, кто убивает детей?

Питер не ответил. Он был приблизительно одного возраста с остальными учениками в Стерлинг Хай, он ведь не пошел в начальную школу. Он ведь не сделал это без причины.

Ему не хотелось больше об этом говорить.

— Почему тебя не выпустили под залог? Хищник засмеялся.

— Потому что они думают, что я изнасиловал одну официантку, а потом зарезал ее ножом.