Девятка

Мы прошли через небольшой коридор, который, в противовес кухне, был тщательно вычищен, и попали в спальню, которая служила женщине одновременно и библиотекой. По спальне можно многое сказать о человеке – чем он увлекается, как относится к вещам, и что для него самое ценное. Ведь именно в спальнях люди хранят вещи, напоминающие о самых откровенных воспоминаниях.

Глядя на спальню этой святой, мне казалось, что по ней прошелся ураган. Наверное, и в ее внутреннем мире постоянно бушуют дикие ветра, сметающие все на своем пути.

На кровати, свесив одну руку, тихо посапывала, лежа на животе, Садрин. На полу одной большой кучей лежала одежда. В этой куче замешалось все: и летнее, и зимнее, даже нижнее белье. Рядом стоял открытый пустой шкаф со сломанными полками.

Отдельно от одежды, другой кучей, лежали книги. Вот это уже интереснее – что может читать святая? Я подошел, стараясь не дышать, чтобы не разбудить Садрин, и наклонился к этой куче. Какое разочарование постигло меня, когда я увидел, что эта куча – сплошь детские сказки! Я-то ожидал увидеть умные книги на разных языках, философию и науку. А тут – просто сказки.

К слову, книжная полка у святой тоже присутствовала, но она была полупустой. Отдельные книги были высунуты из рядов. Видно, они и лежали в этой кучке. Из оставшихся на полке книг я тоже не увидел ничего любопытного – только какие-то стишки да куча сказок, знакомых всем людям с детства.

– Да уж, – мысленно заговорил я, – ничего интересного, пошли отсюда.

Аод со мной согласился и прошел сквозь стену. Оказавшись на улице, мы полетели искать наш дом. Вернее, не наш, а дом той души, которую выгнал из тела черт. Мы летели вдоль распивочных, из которых вываливались пьяные люди. Кто-то, едва держась на ногах, делал несколько шагов и падал вниз лицом. Кто-то сгибался пополам и блевал, издавая при этом противные звуки. Вот он, бич современного общества. Когда-то я и сам любил посидеть за кружечкой пива после долгой работы, но я редко перебирал, всегда сохраняя чувство меры. А эти люди казались мне слишком низкими.

– Будущие девятки, – горько ухмыльнувшись, сказал Аод.

Вот с этой мыслью я был согласен. Именно таких пьяниц и стоит посмертно делать рабами. Пьяниц, но не царей, как Аод. Обидно за него, особенно теперь, когда я понимаю, что большинство этих людей либо попадет в Рьяд, либо получит более-менее нормальные цифры, но не девятки.

Аод прав – нужно повлиять на сортировочную систему загробных миров. Если раскрыть людям правду, рассказать про Ньяд, про Рьяд, и про то, как попасть туда, может быть, и судьи начнут судить не по чистоте лба, а по деяниям.

– Ты прав, – вслух признал я. – Мы видели загробную жизнь, и никто в этом мире не знает, что ждет после смерти, лучше, чем мы. Мы можем повлиять на современную историю.

– Все же созрел, – усмехнулся Аод.

– Рабы, восьмерки и девятки, начнут сбегать от хозяев, – предположил я. – Они будут стремиться насладиться свободой, пока живы. Ведь они будут знать, что ждет их после смерти.

– А хозяева, всякие графы… не в обиду. Всякие графы начнут трястись за свое состояние.

– Я давно уже не сын графа, – улыбнулся я. – Так что замечаниями про графов ты меня никак не тронешь.

Аод улыбнулся. Мне стало казаться, что мы потерялись. Распивочные закончились, как и бедный район, в котором стоял дом святой. Мы летели по темной улице, где иногда встречались редкие прохожие. Чаще всего двойки или тройки, которые работают почти что сутками. Их одинаковые серые лица выражают усталость и сонливость. Взгляд опущен в землю, и, если не видеть клейма, можно подумать, что человек пьян. Но это не опьянение, это дикая усталость заставляет бедняг шататься и запутывает ноги. Помню, как лично засыпал посреди улицы – не оставалось сил дойти домой с работы.

После смерти все воспоминания, даже те, что были очень размытыми, обострились. Я буквально вспомнил каждый день своей жизни так, как будто он был вчера. Кроме младенчества, конечно же. О чем говорить, в те времена я и черту с ангелом был недоступен. Но сейчас, несмотря на то, что я мертв, я понимаю людей лучше, чем когда-либо прежде. Просто потому, что я помню разные стороны собственной жизни. И я не желаю никому зла – ни графам, ни рабам, ни кому-либо еще. Я просто хочу справедливости. Думаю, это нормальное желание для того, кто уже прожил целую жизнь, но справедливости в ней так и не нашел.

Дорогу домой мы все же нашли, правда, пришлось долго блуждать по ночным улицам. Эта дорога была самой широкой в городе, если не считать ту, что на рынке. Самая широкая, но самая безлюдная. По пути не встретилось ни одного человека, зато мы видели душу, которая пронеслась мимо нас, как будто даже нас не заметив. Ну, и хорошо. Меня больше устраивает, когда нас не видят.