Маленькие мальчики обожают всяких морских чудищ. Будь у меня сын, я бы отвез его посмотреть – в парижском музее только что выставили гигантского кальмара. Пятнадцать метров, законсервирован в формальдегиде. Я видел фотографию в «Le Nouvel Observateur»:
[20]трубчатое тело и щупальца с присосками, и эти щупальца трепещут, как ноги у балерины. Кальмар похож на орхидею или нежную актинию, которая оторвалась от ножки и плавает на глубине океана, потерянная и смятенная. По латыни гигантский кальмар –
Будь у меня сын…
Но у меня его нет. Только две взрослые дочери. Рафинированные молодые дамочки, обе при мобильниках, им нет дела до чудес природы. Обе учатся и живут в Монпелье. Я бы отвез их посмотреть на подводных чудищ, но им не интересно. А мальчишки – они другие. Всё бы отдали за гигантского кальмара.
Я точно знаю, что и Луи Драке такой же. Он держал хомячка, а мечтал о животных пострашнее: о тарантулах, игуанах, змеях и летучих мышах – готических животных с шипами, чешуей, вздыбленной шерстью, о животных, в которых таится угроза смерти. Больше всего любил читать роскошно иллюстрированную детскую книгу «Les Animaux: leur vie extraordinaire». Много цитировал оттуда наизусть.
Как утверждает мать Луи, Натали Драке, у мальчика было богатое, причудливое воображение. Марсель Перес, психолог Луи, в своем заявлении для полиции назвал это качество «проблемой смычки с реальностью». Луи был мечтателем, одиночкой. Не отличал правды от вымысла. Как большинство детей с неординарными способностями, он плохо учился, потому что ему было невыносимо скучно. Роста он был небольшого, а взгляд его темных, бездонных глаз пробирал до костей. Все так говорили.
Думаю, мы бы поладили с девятилетним Луи Драксом, если б познакомились по-настоящему. Я бы рассказывал ему о чудесах природы, научил бы его играть в покер, vingt-et-un [21]или в кункен. Как и Луи, я был единственным ребенком в семье – у нас есть кое-что общее. Я показал бы ему френологическую [22]карту и в самых поэтических выражениях описал бы работу человеческого мозга. Объяснил бы, какие точки отвечают за те или иные импульсы, объяснил бы, что юмор и скороговорки проистекают из иных зон мозга, нежели алгебра или картография. Ему бы понравилось. Я точно знаю, что ему бы понравилось.
Но ничего у нас не получится. У нас обоих жизнь сошла с рельсов и… Скажем так, праздничных воздушных шариков на горизонте не видать.
Историю всегда переписывают. Я вот тоже попытался. Больше всего люблю представлять, что в истории с Луи я не ошибся ни разу, всегда прозревал, что происходит. На самом деле это не так. Правда в том, что я был слеп, а слеп я был, потому что умышленно закрывал глаза.
Хорошая погода и смерть несовместимы. И все же в день последней трагедии Луи они совпали: все произошло в начале апреля в горах Оверни, после полудня. Еще прохладно, однако солнце по-летнему яркое. Эти горы – дикие, труднопроходимые, давно облюбованные спелеологами, которые лазают по подземным пещерам, что образовались после землетрясений и вулканических извержений тысячелетней давности; по глубоким разломам и впадинам, что тянутся на долгие-долгие мили, исполосовав землю, точно шрамы. Ближайший город – Понтейроль. Место для пикника выбрали в укромном подветренном месте на горном склоне: головокружительно пахло диким тимьяном. Я подозреваю, даже полицейские, занятые фотографированием и поисками, прониклись очарованием этих мест. Гул реки в ущелье не угрожал, а успокаивал. Стремленье этих вод способно убаюкать. Кто-то из полицейских наверняка захотел привезти сюда на летний пикник собственную семью как-нибудь в воскресенье – но, конечно, он умолчит, при каких обстоятельствах натолкнулся на это место, ни словом не обмолвится о разыгравшейся тут трагедии.