Девять жизней

– Ром, да не расстраивайся ты так. Это он от зависти бесится. Он же привык быть всегда первым и лучшим, – Катя Иванова легонько потрепала Ромку по плечу и улыбнулась. И от этой капельки тепла он вдруг будто бы начал оживать. Да, было и больно, и горько, и обидно. Но мир, оказывается, не рухнул, не разлетелся на куски, потому что в нём были и такие как Катя, как Сергей Петрович, как остальные ребята, которые старались его поддержать.

Ну а часы… Часы Ромка оставил на память, и не только о Ральфе Беринджере, но и об этих двух неделях, что целиком и полностью изменили его жизнь…

Девять жизней

Глава 1

– Good morning! My name is Elena Sergeevna. I will teach you until Nina Ivanovna returns from her sick leave[20]. So who is on duty today?[21]

Оля Вахрушева поднялась из-за парты.

– Clean the blackboard, please[22].

Вахрушева прошла к доске, взяла губку и стёрла несколько синих завитков и чёрточек, оставшихся от чьей-то писанины с прошлого урока.

– Thanks[23].

Я молча взирал на кареглазую коротко стриженую брюнетку, нашу новую англичанку.

Издали я вполне могу смотреть на людей, даже на незнакомых. Если те, конечно, не смотрят в ответ.

Нина Ивановна, та, что вела прежде, сломала ногу. Говорят, неудачно упала. Для неё-то, само собой, это неудача, а мы возрадовались. Почти всю неделю в нашей группе не было английского. «Французы» нам страшно завидовали – пока они спрягали глаголы и тренировали грассированное «Р», мы болтались по школе без дела, наслаждаясь неожиданной свободой. И вот теперь свобода, судя по всему, закончилась.

Новая англичанка была совсем молода. Говорила резко, громко (я еле сдерживал порыв прикрыть ладонями уши) и торопливо. Прямо строчила как из пулемёта. И кроме того, что она – Елена Сергеевна, я вообще ничего из её речи не понял. Впрочем, я бы вряд ли понял больше, даже если бы она сказала то же самое по слогам. Английского я не знаю совершенно. Вообще-то, у меня почти со всеми предметами беда, ну, кроме литературы и русского, но с английским дела обстоят хуже всего.

– Let's remember what you studied last lesson. As far as I know, you should have prepared a story about the sights of your native city. Who is ready to answer?[24]

Воцарилась абсолютная тишина, какая бывает только тогда, когда никто не хочет отвечать и напряжённо ждёт, на кого падёт выбор учителя. Я оглянулся на одноклассников, пытаясь по их лицам разгадать, что же всё-таки она сказала. Но все как один уткнулись в учебники. Неужто и правда домашку спрашивала? Она ведь первый день! А то, что задала на прошлой неделе Нина Ивановна, никто не готовил, разве только отличницы – Маша Ларионова и Марина Петренко, но и те молчали, пряча глаза.

Англичанка дала ещё несколько секунд, ожидая хотя бы одного добровольца, затем взялась за журнал и вдруг как выстрелила. В меня.

– Белов!

Я аж вздрогнул от неожиданности. Меня никто и никогда не вызывает к доске. Меня нельзя вызывать! Все знают, что вслух я отвечать не могу. Для меня даже просто подняться из-за парты под прицелом выжидающих глаз одноклассников – сущая пытка. Если бы просто выжидающих! А то ещё и насмешливых, и презрительных, и откровенно злорадных.

Меня в классе не любили. Да что там! В местной иерархии я занимал самый-самый низ. Даже к Сёме Сухачёву – распоследнему двоечнику, чьи плечи вечно усыпаны перхотью, – относились лучше. Я же в глазах общественности был не только полный идиот, который двух слов связать не в состоянии, но ещё и псих законченный. В общем, фрик по всем фронтам.

– Белов! Go to the blackboard[25]… – требовательно повторила англичанка.

А я окаменел.

– Is he absent today?[26]

– Да нет. Не эбсент. Вон он, у окна сидит, – ткнул в меня пальцем Рогозин. – Но он не выйдет.

– Почему? – Англичанка так удивилась, что перешла на русский.

И наши затараторили наперебой:

– Псих потому что.

– Он никогда не отвечает…

– Псих и придурок.

– Он не знает…

– Да он вообще ничего не знает! И по-русски тоже…

Англичанка подошла к моей парте, последней в крайнем ряду, где я сидел в гордом одиночестве – со мной, понятно, никто сидеть не желал. Встала, скрестив руки на груди. Вроде невысокая и худенькая, а нависла, как скала. Я инстинктивно съёжился.

– Хотя бы из-за парты ты можешь встать, когда тебя учитель спрашивает?

Я молчал. Не двигался. Тело мне неподвластно. Внутри всё оцепенело, будто меня льдом сковало. И голос её доносился словно через километровую толщу воды – глухо и искажённо. Лишь сердце моё бухало, да так оглушительно громко, что, казалось, всем вокруг слышно. Стремительно нарастала паника, хотя со стороны всё выглядело так, точно я впал в анабиоз, потому что и пальцем не мог шевельнуть.