Девять воплощений кошки

– Отпустить? Ну, нет. Тут такая благодарная аудитория. Многим, наверное, интересно узнать, почему я это делаю. Пенсионерка, смотрительница музея, которую никто никогда не замечает, все словно смотрят сквозь… он ведь меня даже не узнал, представляете? После всего, что было, что он и его сестра сделали мне, он меня даже не узнал тут, в музее. Хотя видел по нескольку раз на дню. Только в самое последнее мгновение, когда корчился, когда задыхался, когда я сама сказала ему, кто я…

– О ком вы говорите? Что происходит? Я не понимаю, как вы смеете такое говорить: «Я взорву музей» – да вы в своем уме, вы сумасшедшая! Вы спятили! Это же наш музей, тут бесценные вещи, предметы искусства, это наш храм! – Виктория Феофилактовна ринулась вперед.

Елистратов удержал ее, быть может, даже излишне грубо.

Зрачки Шумяковой расширились – глаза стали темными, огромными, она шевельнула пальцами на дистанционном пульте и…

– Нет, нет, постойте, погодите! – крикнула Катя. – Они же должны узнать все. Арина Павловна, мы знаем, и вы знаете тоже. Но расскажите и другим – почему. Сколько страданий и боли… Олег Гайкин тут, в музее не узнал вас, но причинил вам такую боль…

– Это не он, а она убила мою дочь. И моего неродившегося внука. Наглая, обкурившаяся сука – его сестра. Одно мгновение там, на дороге, и я лишилась самого дорогого – дочери, которая ждала ребенка. Сразу две жизни! Знаете, сколько бы лет было сейчас ему? Двенадцать! И все эти годы мы могли быть вместе – я, моя дочь, мой внук, мой брат… Думаете, время лечит эту боль? Время калечит и убивает, потому что впереди – ничто, пустота, одиночество, старость, смерть. Смерть в одиночестве. И никакой справедливости, никакой правды. Даже от тех, от кого мы эту правду ждем. От них. Да, да от них, – Шумякова указала пальцем свободной левой руки на генерала Елистратова. – Вот он, генерал МВД, и он пришел меня арестовать за то, что я сделала, за то, что я отомстила за смерть своей дочери и своего внука. Хотите знать, кто их убил? Дети министра – сестра и брат, сестра – наркоманка, севшая за руль в наркоте, а брат – дохлый слюнтяй, которого собственная семья заставила взять ее преступление, ее ДТП на себя, потому что он – астматик, и его ни один суд не признает виновным, потому что он больной. А человек, что должен был во всем разобраться и сказать правду прямо тогда, потому что видел все, был свидетелем и носил погоны – офицер ГАИ, за взятку согласился солгать. Но ему показалось, что он недостаточно нажился, и он продал… да-да, продал информацию о том, как она, эта мразь Юдина, переехала мою беременную дочь, – мне, ее матери. Он продал мне эти сведения за деньги, и я заплатила ему. Мой внук так и не родился. Моя дочь потеряла ногу и повесилась. Сразу две жизни! Когда я пыталась достучаться до правды – меня все посылали к черту, отговариваясь, что дело давно закрыто и чтобы я вообще не возникала. Никто не поплатился за преступление, никого не осудили. Всем было плевать. Вам всем на меня было плевать.

– Но ведь прошло столько лет, – воскликнула Катя.

– Я не заметила, – Шумякова смотрела в никуда. – Это они замечали время – она и он, сестра и брат. Я иногда теряла их из вида, потом снова находила. Они устраивали свою жизнь, делали карьеру, ездили за границу, они жили. Это я умерла. Но я знала, что рано или поздно я их убью. Ее сначала, а потом его. Я хотела сделать это сразу. Но Андрей, мой брат, остался у меня на руках калекой. И я ждала годы, ухаживала за ним. Я знала, что если убью, то за мной рано или поздно придут, как сейчас, потому что свяжут два и два, найдут концы, оставшиеся после того ДТП. Если меня посадят, что будет с моим братом? И я ждала его смерти, потому что тогда у меня будут развязаны руки. Мой брат скончался, и я устроилась в музей, я знала, что Гайкин работает здесь. Через него я хотела выйти на нее – Юдину, его сестру. Я ждала, я следила за ним, но они не встречались. И вдруг она сама явилась сюда с этой аудиторской проверкой. Я подумала, что это знак мне… Великий, тайный знак. Что я на верном пути. Месть матери – это ведь тоже справедливость, правосудие, когда нет правосудия иного. Я убила Юдину здесь, в музее. А потом и ее брата. Он был меньше виноват, гораздо меньше… Но он все равно был безмерно виноват передо мной, потому что все эти годы лгал, лгал, лгал…

– Он переживал смерть вашей дочери! Всю свою жизнь он винил…

– Да что мне проку от его переживаний и чувства вины? Когда в самый важный момент он солгал и продолжал лгать, выгораживая эту бессердечную тварь, свою сестру.

– Но вы же тоже заботились о своем брате-инвалиде! – воскликнула Катя. – Разве вы не видите, что ваши судьбы схожи, все так сплелось…