Девять минут до взрыва

– Спит. Бедная девочка… Видно, натерпелась от своего изверга «хозяина». Я сделала отвар из трав. Из чабреца, мелиссы, корня валерианы. Она послушная девушка: выпила всю кружку, как я и велела. Сон для нее сейчас – лучшее лекарство.

– Женщина улыбнулась. – Представляешь, она мне руку поцеловала. Сказала, что только родная мама за ней так ухаживала… Кстати, Дмитрий…

– Что?

– У этого отвара, которым я ее попотчевала, есть небольшой галлюциногенный эффект…

Ирина Тимофеевна замялась, поскольку не знала, известно ли племяннику значение термина – «галлюциногены».

– Глючит ее? – переспросил Краснов. – Может, такой отвар ей противопоказан?

– Нет, нет, что ты! Никакого вреда не будет, средство надежное!

– Хм, – он почесал в затылке. – Может она того… наркоманка? Я ж ее, Тимофеевна, совсем не знаю!

– Никакая она не наркоманка! Впрочем… поручиться не могу, но следов от уколов я не видела.

– И что с ней не так?

– Спит девочка крепко, и слава Богу! К вечеру, надеюсь, ей полегчает! Но иногда она, Дим, что-то бормочет… Как будто разговаривает с кем-то, как будто всё кому-то жалуется. И знаешь, что интересно: во сне она говорит… не по-нашему, не по-русски.

Краснов бросил на нее изумленный взгляд.

– Как это? А на каком же она языке… того… бормочет?

Хозяйка пожала плечами.

– А вот этого я не знаю. Какой-то совсем незнакомый язык. Разве что имена можно было разобрать… «Мансур»… и еще какой-то «Рустам-ака».

– Мансур? Гм. А еще что она во сне болтала?

– Ничего не понять, Дима. Чужой язык! Зовет она как будто кого-то. Жалобно так зовет: «падар»… «модар»[23]…

– Падар? – Краснов почесал в затылке. – Модар? Сроду таких слов не слышал.

– И внешне она, Дима… ну не совсем наша, я бы так сказала. С какой-то примесью девушка. Хотя по-русски говорит чисто. По-городски говорит.

– Она и «по матушке» может послать, – Краснов усмехнулся. – И вообще она, как я понял, за словом в карман не лезет.

– Ладно, это все не важно. Русская эта девушка или нет, без разницы. Главное не внешность, но национальность, а то, есть ли у тебя душа.

– Эх… – Краснов прерывисто вздохнул. – Хороший вы человек, Тимофеевна. Душевный. Правильный. Таких, как вы и как мой дядя впору уже заносить в Красную книгу… А можно того… на нее взглянуть? Или «главврач» – против посещения пациента?

– Что, уже соскучился? – женщина мягко улыбнулась. – А она ничего такая… хорошенькая. Ну иди, проведай свою знакомую. Только не буди ее, пусть поспит еще, ладно?

Краснов вошел в «гостевую». Окно плотно занавешено; на тумбочке, рядом с широкой, добротной деревенской кроватью, горит «ночник». В комнате пахнет травами. Дарья, облаченная в голубенькую ночную рубашку, спала на правом боку, подложив кулачок под щеку. Из-под одеяла высунулась босая нога; Краснов только сейчас заметил, что у этой девушки на лодыжке красуется цепочка… Что-то бликануло в отсвете ночной лампы, вспыхнуло искоркой и погасло. Краснов наклонился, чтобы рассмотреть поближе. Так, так… Какой-то камушек вплетен в эту витую ажурную цепочку, сделанную из «желтого металла». Страз? А может… «брюлик»? Да вряд ли… Камешек-то довольно крупный, каратов в пять-шесть. Скорее всего, «рыжье» настоящее, а вот камень – почти наверняка – бутафорский, страз либо фианит.

Он решил поправить одеяло. Дарья, чуть приподняв голову, довольно внятно сказала:

– Я не сплю. Сейчас… сейчас я встану…

После чего, повернувшись на другой бок, вновь прижалась щекой к подушке и провалилась в глубокую яму сна.

– Дима, я тебе другую одежду приготовила, – сказала Тимофеевна, когда он вышел из «гостевой». – Глянь, ты где-то джинсы свои запачкал! И возле коленки – видишь – порвались! Давай-ка я их простирну, а потом заштопаю…

Краснов надел шорты и клетчатую рубаху – у них с Татаринцевым один и тот же размер одежды. По ходу выяснилось, что у него на правом бедре имеется довольно глубокая ссадина; где-то зацепился этой ночью, или напоролся на что-то в лесопосадке. Он и прежде ощущал, что у него саднит нога чуть повыше коленки, но не придавал этому особого значения… Попросил у хозяйки настойку йода и пластырь. Сам обработал ссадину, сам же ее заклеил полоской бактерицидного пластыря. Ну вот, теперь полный порядок.

– Дима, я тут кое-что нашла в заднем кармане брюк, – женщина протянула Краснову сложенный в четверть лист бумаги и «визитку», на которой был написан номер телефона московского соратника по прозвищу Антизог. – Чуть не постирала эти твои бумажки вместе с джинсами…

– А-а… ну да, конечно. Спасибо, Тимофеевна…

Краснов вышел во двор. Солнце уже порядком припекало, поэтому он сел в тенечке, под полотняным, в форме шатра, навесом, где были расставлены белые пластиковые кресла. Тимофеевна – вот же заботливая душа! – принесла жбан с холодным квасом, кружку и пепельницу. Краснов угостился кваском, выковырял из пачки сигарету, закурил. За всеми этими бурными событиями он как-то забыл об этой записке, что вручила ему минувшим вечером Анна…

Он развернул листок. Записка написана черной шариковой ручкой, аккуратным, чуть наклонным почерком.