Девять лет

Настороженно поглядывал, пока она вскрывала конверт и читала письмо. Оно оказалось от Нельки и развеселило Леокадию. Нелька писала, что лето у них было такое жаркое, что многие спали «в одном пенсне», что сама она сейчас «нырнула в моду», что чертовы мужики продолжают к ней липнуть, «хоть свисти милиционерам», но все эти ухажеры ей нужны, «как брачное свидетельство курице», и она вовсе не собирается изменять своему Саньчику. Он с каждым днем кажется ей все лучше и лучше, а близнята превосходно растут.

В заключение же давала инструкцию Леокадии, как добиться красивого цвета волос. «Только не перепутай и не вымой волосы вместо навара лука наваром картошки», — предостерегала она.

ЧТО ОПЛАКИВАЛА ЗВОНАРЕВА?

После назначения Андрея Дмитриевича Мигуна главным инженером комбината ему дали новую квартиру.

Это был целый коттедж под красной черепицей, с верандой, фруктовым садом, с двумя комнатами внизу и комнатой на втором этаже, куда вела крутая лестница.

Андрей Дмитриевич привез обстановку для спальни, столовой, во дворе установил высоченную телеантенну, подвел к дому газ.

Но Аллу ни на день не оставляло ощущение, что ничего этого ей не надо, что она здесь временно. И хотя она старательно вытирала полированную мебель, развешивала ковры во всю стену, принимала гостей — делала все это она, не вкладывая душу, просто потому, что надо было делать.

Девчонками, еще в десятом классе, они как-то спорили: современно ли выражение, что с милым рай и в шалаше? Звонарева тогда решительно заявляла, что в наш век для счастья шалаша недостаточно, что бытовые неурядицы могут сделать людей несчастными и даже разрушить их чувство, что комфорт необходим. Сейчас, вспоминая этот спор, Алла с грустью подумала, что шалаш может быть желаннее золотой клетки и что она, глупая, тогда ровно ничего не понимала.

Сегодня лаборатория была выходной, и Алла с утра занялась хозяйственными делами: стирала, готовила обед. Но все валилось из рук, от всего было тошно, и она всплакнула, стоя у газовой печи, время от времени протирая фартуком очки.

Что же происходило у них? Для нее все яснее становилось: они не могут, не должны жить вместе. Не было каких-либо резких противоречий, нестерпимых обид, но не было и того, что делает совместную жизнь радостной, когда нетерпеливо ждешь встречи с домом, с любимым человеком, когда каждый час с ним — лучший в сутках.

Как она заблуждалась, полагая, что умом, а не сердцем должно строить семейное счастье, что за него надо бороться расчетливо и трезво, не поддаваясь романтическим эмоциям, догонять его, если оно уходит.

Ей вспомнился давний вечерний разговор на крыльце рабочего общежития, когда она воинственно объявила, что вовсе не следует сидеть и покорно ждать, кто изволит тебя выбрать, а надо самой выбирать, идти к цели, не роняя своего достоинства.

И вот она выбрала Андрея. Ей понравились в нем сдержанность, упорство, с каким он поднимался с одной жизненной ступеньки на другую, неприступность, о которую разбивались девичьи взгляды и вздохи, и она решила завоевать Мигуна. Что Стась? Он был слишком ясен, доступен и детски наивен в своем чувстве.

Она «случайно» сталкивалась на улице с Мигуном; когда объявляли на вечере: «Дамы приглашают кавалеров», подходила к нему, первая призналась, что он — «ее герой».

А потом этот прямой и беспощадный разговор со Стасем:

— Мне очень нравится Андрей, и я с ним встречаюсь.

Панарин нашел в себе силы ответить шутливо:

— Пожалуй, банальный треугольник мне и самому не по сердцу.

…Милый, добрый, деликатный Стась. «Директор шамекинского патефона», «сберкасса девичьих тайн» и, конечно, поэт.

Андрей как-то сказал:

— У меня всегда вызывают немного презрительную жалость мужчины в балете и стихоплеты.

— А Пушкин? — спросила она.

— Такие бывают раз в тысячу лет.

Оказалось, что они на редкость не подходят друг другу.

Он начисто был лишен чувства юмора, оскорблялся, если над ним даже слегка подтрунивали, долго помнил обиды.

Как-то рассказал ей, что в детстве, чтобы не сбивать набойки ботинок, выработал прямую походку. Она еще тогда подумала, что Андрей весь в этом расчетливом педантизме. Сдержанность Андрея обернулась суховатостью человека, застегнутого на внутренние застежки: неприступность была только видимостью, в действительности же он не прочь был порисоваться, поволочиться — не подумала бы она, что он утратил свою независимость. Видно, сказывались затяжные холостяцкие привычки, а возможно, он вообще корил себя, что женился. Вот тогда-то и началась нелепая игра в «кто главнее».

Если справедливо утверждение врачей, что начинающуюся сердечную боль надо стараться снять незамедлительно, то, наверно, еще справедливее поступать так и в ссоре: поскорее прекращать ее, пока не разъела она душу, не пошла вглубь.