Девять драконов

— Как у кого?

Босх улыбнулся.

— Да так, не важно. Забудь о легких, Мэдди. Если ты говоришь мне, что не куришь, я тебе верю. Но я звоню не за этим. Та татуировка на лодыжках, ты смогла прочесть иероглифы?

— Да! Фу какая гадость! В моем телефоне ноги какого-то мертвеца!

— Ладно, ты можешь удалить их, как только скажешь мне, что означают эти символы. Вас же учат в школе читать.

— Я не собираюсь их удалять. Я собираюсь показать их друзьям. Они подумают, что это круто.

— Нет, не делай этого. Понимаешь, речь идет о проводимом мною расследовании. Никто больше не должен видеть данные снимки. Я послал их тебе, надеясь на то, что ты сможешь мне быстро расшифровать их.

— Ты хочешь сказать, что во всем полицейском управлении Лос-Анджелеса нет ни одного человека, способного это перевести? Тебе приходится звонить дочери в Гонконг ради такого пустяка?

— В настоящий момент примерно так оно и есть. Но работа есть работа. Так ты знаешь, что означают эти символы, или нет?

— Да, знаю, папа. Это было легко.

— Ну так как же их следует понимать?

— Это что-то вроде предсказания судьбы. На левой ноге иероглифы «фу» и «каи», то есть «удача» и «деньги». А на правой — «аи» и «ци», что означает «любовь» и «семья».

Босх поразмыслил над этим. Ему подумалось, что эти символы имели важное значение для Джона Ли. Он хотел, чтобы они были с ним повсюду.

Потом он вспомнил, что символы располагались у Ли на каждом ахилловом сухожилии. Быть может, он поместил туда татуировку намеренно, сознавая, что эти его упования на вечные ценности делали его уязвимым. Но они же являлись его ахиллесовой пятой.

— Алло, папа?

— Да, я здесь. Я просто задумался.

— Ну что, я тебе помогла? Я раскрыла твое дело?

Босх только улыбнулся, но тут же сообразил, что она не может этого видеть.

— Не совсем, но мне это поможет.

— Ладно. С тебя причитается.

Босх кивнул.

— Ты, я смотрю, чертовски смышленый ребенок. Сколько тебе там сейчас? Тринадцать, пошел двадцатый?

— Ну папа, пожалуйста!..

— Что ж, видно, твоя мама все делает правильно.

— Я бы так не сказала.

— Эй, послушай, не годится так говорить о ней.

— Пап, тебе не приходится с ней жить в отличие от меня. И это не такое уж счастье. Я, кажется, просветила тебя на сей счет, когда была в Лос-Анджелесе.

— Она все еще с кем-то встречается?

— Да, и я ее больше не интересую.

— Это неправда, Мэдди. Просто она слишком долго была одна.

«И я тоже», — подумал Босх.

— Папа, не заступайся за нее. Я ей только мешаю. Но когда я говорю, что хочу жить с тобой, она возмущается.

— Ты должна быть с мамой. Она тебя вырастила. Послушай, через месяц я приеду на недельку. Тогда мы поговорим обо всем этом. Вместе с мамой.

— Как скажешь. Ну, мне пора. Я уже у школы.

— Ну давай. Передай от меня привет девочке по имени Хи-хи.

— Смешной ты, папа. Только не посылай мне больше никакой расчлененки, ладно?

— Ладно. В следующий раз это будет просто печень. Или селезенка. Последняя, кстати, отлично получается на фотках.

— Па-а-а-а-па!

Босх захлопнул телефон, отпуская ее в свободный полет. Он перебирал в памяти сказанное в разговоре. Уже давно те недели и месяцы, что проходили между его очередными встречами с Мэдди, казались ему все более долгими и труднопереносимыми. По мере того как дочь взрослела, становилась все более самостоятельной, развитой и интересной в общении, он привязывался к ней все больше и постоянно скучал по ней. Лишь недавно, в июле, Мэдди приезжала в Лос-Анджелес, впервые совершив самостоятельно долгий перелет через океан. Всего лишь подросток, но уже совершающий малую кругосветку, она была разумна не по годам. Гарри тогда взял отгулы на работе, и они отлично провели две недели в прогулках по городу. Для Босха это было удивительное время, тем более что в конце своего визита дочь впервые высказала пожелание остаться жить в Лос-Анджелесе. С ним.

У Босха хватило здравого смысла сообразить, что настроения эти возникли после двух недель непрерывного внимания с его стороны, ведь каждый день он начинал с вопроса о том, чем бы ей хотелось сегодня заняться. Это столь отличалось от повседневных забот и обязательств матери, воспитывавшей ее день за днем и одновременно зарабатывавшей им обеим на жизнь. И все же самым трудным для Босха в роли отца был день, когда он повез свою дочь в аэропорт и посадил на самолет до Гонконга. Он втайне надеялся, что она бросится к нему, но Мэдди, хотя явно и против своего желания, все же улетела. С тех самых пор Гарри ощущал в груди какую-то пустоту.

Теперь до его очередного отпуска и поездки в Гонконг оставалось больше месяца, и он знал, что это будет томительное ожидание.

— Гарри, что ты делаешь тут, под дверью?

Босх обернулся. В коридоре стоял его напарник Феррас, должно быть, вышедший в курилку.

— Я разговаривал с дочерью. Не хотел, чтобы мне мешали.

— Ну как она там?

— У нее все отлично. Жду тебя на рабочем месте.

Босх направился к двери, по дороге засовывая телефон в карман.

11

В тот день Босх добрался до дома только в восемь вечера. С собой он нес, помимо кейса, пакет из ближайшего кафе фастфуд.