Девять

– Если на это pravilno посмотреть, весь микрорайон был зачушканен, ведь в конце концов всю эту бочку кто-то умял. И вообще со всеми этими кастрюлями, тарелками, ножами, ложками, столами – всем этим кухонным барахлом надо было еще посмотреть. Мы с Болькой ходили по улицам и гадали: этот зачушканен, тот наверняка тоже, а тот-то уж со всеми потрохами – и на всякий случай ни с кем не здоровались за руку. Если б узнали, нас бы… что говорить.

– Это так страшно?

– Страшно не страшно, а хреново – точно, – ответил серьезно Пакер.

– Это вроде AIDS, – сказала Силь.

– Нет, тут врач не узнает, а кореша в курсе.

– Хотела бы я тоже что-нибудь такое сделать, – сказала Силь и посмотрела на Болека.

– Это вряд ли, – ответил Болек.

– Почему?

– Пакер тебе скажет. Он у нас специалист.

– Ну потому что от девчонки не считается, – сказал Пакер. – Не считается, буквально. Ты могла бы туда залезть и неделю сидеть, skolko ugodno, и по-такому и по-другому, и все зазря – один вкус бы изменился, и все.

– Это несправедливо, – сказала Силь и надула губки.

– Никто и не говорит, – сказал Болек.

Так они сидели себе и разговаривали, и свет невинности сиял над их головами. Инстинктивно, незаметно для себя, они возвращались в детство и чувствовали, как их тела становятся легкими, свободными от осадка времени, который откладывается в мышцах и мыслях, накапливается в животе, голове и венах, когда каждое действие дается со все большим трудом.

Потом Болек стал вспоминать то одно, то другое, но у него как-то не шло. Он все время скатывался к настоящему и пытался подключить к этому Пакера. Силь убрала со стола, поставила чистые тарелки и пошла на кухню за главным блюдом. Через пару минут она внесла его – дымящееся, сверкающее красками, ароматное. Телефон лежал между тарелками. К столу подошел Шейх и положил голову Пакеру на колени. Пакер почесал ему за ухом. Болек и Силь переглянулись. Пес тыкался носом и требовал еще. Пакер потрепал его по холке. Болек глазам своим не верил. Пакер выпил, оттолкнул пса и взялся за вилку.

– Однако, – сказал он с восхищением, глядя на мясо, украшенное овощами, соусами и грудой зелени.

– Вот скотина, – сказал Болек. Встал, открыл дверь в коридор и крикнул: – Вон! Вон! На тряпку!

– Да брось ты. Мне он не мешает, – сказал Пакер.

Они ели, и над столом то и дело повисало молчание. Выпивали, не произнося ни слова, лишь поднимая рюмки. Пакер, время от времени откидываясь на мягкую спинку кресла, ощущал блаженство внутри и приятствие снаружи. Он двигал челюстями, жевал и глотал, блуждая глазами по мебели, аппаратуре и стенам, щурясь, как котяра на припеке. Съев половину, он закурил и принялся есть дальше, время от времени затягиваясь сигаретой и периодически прикладываясь к рюмке.

«Все правильно», – повторял он про себя. Болек искоса поглядывал на него и думал, что люди вообще-то пригодятся, только надо для них что-нибудь подыскать. Было почти десять. Он взял телефон и вышел в соседнюю комнату, прикрыв за собой дверь.

Нa другом берегу реки Зося тоже закрыла двери – в ванную. Сегодня она уже могла есть. Попробовала в обед, и получилось. Проглотила йогурт с нарезанным кружочками бананом, а потом две тоненькие гренки. Ей захотелось кофе.

Сейчас она сидела в кресле с котом на коленях:

– Что мы можем поделать, Панкратий? Мы сделали, что могли, правда?

Кот не отвечал, зато был такой теплый и мягкий. Растолстевший от «китикэта», с моторчиком внутри, сонный, он действовал как оксазепам. Ей тоже хотелось спать, но, взглянув на расстеленную постель, она оттягивала этот момент в надежде найти что бы еще такое сделать по дому, самое простое, пустяковое, – но в маленькой квартирке дел было как для гномика.

Зося взяла журнал «В четырех стенах» и тут же отложила в сторону.