Девять

Женщина стояла на фоне окна, сразу бросалось в глаза, какая она крупная. Болек закрыл за собой дверь и передвинул засов. Женщина что-то ела из пенопластового поддона.

– Чем это так пахнет? – спросил Болек.

– Рыба с жареной картошкой, – ответила женщина.

– Ты ешь рыбу?

– Я католичка.

Он подошел и заглянул в ее «тарелку». Там уже остались только кости и последний ломтик картофеля на пластиковой вилке. Она сунула ее Болеку под нос.

Он машинально открыл рот и проглотил.

– Никогда бы не подумал.

– Что? Что я католичка?

– Нет… Что вообще у вас…

– У нас многое изменилось.

– Знаю, но…

– Дурак, тебе бы только о жратве…

– Ирина…

На ней было темное платье с люрексом, а запах духов был еще темнее, он исходил из-под выреза платья, оттуда, где терялась золотая цепочка. Каблуки-шпильки оставляли в полу маленькие вмятины. Болек смотрел на эти следы и думал о ее тяжелом теле. Она взяла со столика зеркальце, карминно-красную помаду и поправила себе губы.

– У тебя с собой? – спросил Болек.

Она повернулась спиной, расставила ноги, сунула руку под платье и подала ему пакет, завернутый в цветной целлофан. Пакет был теплый.

Болек приложил его к щеке, потом потянул носом и захохотал:

– Там ты тоже душишься.

– Поляки – это извращенцы, – ответила она.

Он подбросил сверток на ладони и спрятал в карман:

– Проверять не буду. Если что не так, я вернусь.

– Ты и так вернешься, – сказала она.

Он подошел и положил ладони ей на грудь. Она даже не пошевелилась. Он лишь почувствовал, как она становится еще тяжелее, еще массивней. Она всунула ему ляжку между ног и слегка подтолкнула.

– Лучше иди, если хочешь сюда еще вернуться.

На стоянке у бумера торчали двое. Один с одной, другой с другой стороны. Заглядывали внутрь. Завидев Болека и Пакера, они медленно отступили на несколько шагов и остались стоять, глядя, как те садятся. На них были красно-голубые спортивные костюмы. Когда черное авто исчезло, они направились к ржавому «жигуленку» и стали выгружать из него клетчатые сумки. Потом принялись таскать их к гостинице.

На коротком прямом участке пути Болек разогнался до восьмидесяти. На перекрестке тормознул, и Пакер вылетел из кресла.

– Так пристегнись, б…! – заорал Болек, хотя Пакер не сказал ни слова. Быстро оглянулся влево, на бесконечную вереницу автомобилей, взглянул в зеркало заднего вида на пустую улочку, где все еще кружилась пыль. Его нога дергалась на педали газа, и стрелка тахометра неспокойно подрагивала, как хвост разъяренного кота.

Наконец слева образовался просвет, и они стартовали. Но не вправо, как все добрые люди, а прямо на бурый газон, разделявший две полосы шоссе. Бумер подпрыгнул на бордюрном камне и встал наискосок влево, выжидая момента, чтобы вклиниться в общее движение, но было уже полтретьего, машины шли плотным потоком, сплошной стеной, на которой мелькали цветные надписи: «Совтрансавто», «KRUGER, KLEEBER», «Мариола», «МанО'К», «Вера Надежда Любовь», «OLECH», «Сельдь – Твоя Рыба, Балтика – Твое Море», – последние летели порожняком, потому что возвращались домой, на север. Пакер наконец пристегнулся и спросил, что они делают.

– Гляди назад, скажешь, если едут, – сказал Болек.

– Едут. Все время.

– Не эти, идиот! Те! Что у гостиницы были.

– Мне тех из-за этих не видно, – печально сказал Пакер.

Наконец на дороге стало свободнее, и Болек выжал сцепление. Машина дернулась вперед, но тут же встала, ерзая на месте, словно ее внезапно поразила какая-то эротическая фантазия и ей захотелось потереться обо что-нибудь боком.

– Чертова глина, – рычал Болек, дубася кулаком по рулю.

Пакер предпринял попытку съехать с кресла как можно ниже, но ремни безопасности держали его где положено, и ему ничего не оставалось, как нервно косить глазами во все стороны, но там, куда проникал его взор, никакой канарейки с мигалкой было не видать.

– Чертова глина! – кричал Болек, из-под задних колес бумера летела желтая грязь и прошлогодняя трава, проезжавшая сзади малолитражка включила дворники, и те нарисовали ей на лобовом стекле серые занавески. Болек дал задний ход, переключился на первую скорость, снова дал задний и сразу на вторую.

Бумер пополз вперед, медленно, нелепо, как во сне, а Болек смотрел, как справа приближается новая волна автомобилей. Наконец они съехали с бордюрного камня и погнали влево, сопровождаемые гудением клаксонов.

Через три километра, около цементного завода, у Пакера затекла шея.

Он повернул голову и сказал:

– Куда мы едем, Болек? Вроде мы ехали в город?

– Планы изменились. Посетим родные края.

– На х…, Болька? – с глубоким удивлением спросил Пакер.