Девять

Женщина упала на колени. Горохов подхватил ее за плечи, опускаясь на землю. Пепельный вихрь оседал поодаль горсткой чёрных лебединых перьев. Глаза женщины быстро стекленели, Горохов видел в них отражение своего лица: брови сошлись у переносицы, губы вытянулись в нитку, крылья носа раздувались. Он ухватил клонящуюся голову за безвольный подбородок. В грудь ударила струя неожиданно-алой крови, дымной и горячей. Первоцвет в чёрно-белой гамме…

Губы женщины раскрылись:

— А-а-а-а-лик…

Горохов разжал руки…

* * *

— Алик… Алик?! Что с тобой?

Люся трясла его за плечо. Он сидел на постели все так же, вцепившись в матрас, в каменной неподвижности, скованный внутренним холодом в душной ночи. Спину покрывала испарина…

— И… Извини, — сказал он. Горло сжимало спазмами. — Поднялся в туалет и задремал…

Горохов выдавил нервный смешок и сумел повернуть голову:

— Спи. Я сейчас…

Чуть не спросил: «Надеюсь, я не кричал?»

Тревожное выражение на лице жены медленно уступало сонному удивлению, потом едва заметные морщинки на лбу разгладились. Она откинулась на подушку, смежая веки.

— Да? Давай поскорее, — попросила она, засыпая.

Горохов ещё немного посидел. На тумбочке, в окошке электронного будильника мерцали цифры: 03:12. По двору кто-то проехал на машине. Громыхнула крышка канализационного люка под колёсами. Горохов скосил глаза на грудь. Выдохнул и поднялся. Деревянно ступая, вышел из спальни. Зажёг свет в ванной и запер за собою дверь. Подошвы ног чистые. Он оперся о край ванны. Его затрясло, рвотные позывы согнули над унитазом…

Позднее он много думал о случившемся. Возможно, поэтому память хранила так много отчётливых подробностей, словно затесей, отмечающих дорогу в непролазном лесу. Но куда? К чему он шел, вновь и вновь мысленно прикасаясь к уводящим в темноту рубцам? Хотел ли он этого? Был ли у него выбор? Однозначных ответов не находилось, а вот отправная точка для горьких и пугающих размышлений была.

Ночной кошмар не был его личной иллюзией.

На следующее утро, прозрачное и свежее, как умытое дождём стекло, в «Яме», перегораживая тропу, стоял милицейский Уазик-буханка с распахнутыми дверями. Людей вокруг не видно, из окна кабины торчала рука с дымящейся сигаретой и краешек короткого рукава форменной рубашки. Чуть в стороне от машины, за ближайшими деревьями копошились тени. Горохов едва обратил на них внимание, до рези в глазах всматриваясь в небольшой предмет на тропе, рядом с белеющей табличкой. Потом повернулся и пошел к остановке в обход.

Часа через два, в перерыве между парами, на кафедру позвонила Люся:

— Ты знаешь, сегодня ночью возле нашего дома убили женщину…

«Да», — подумал Горохов. — «Зарезали. Я знаю»…

4

В середине дня он думал, что начало психоза, возможно, более точное определение его знания.

Действительно ли он разглядел на тропе босоножек — плетёнку на сплошной подошве? Всё-таки расстояние очень велико, мог и ошибиться. То, что в Яме убили женщину, не имеет никакого отношения к его сну. Да, сну. Пиво, острое и жирное мясо вечером — кошмар ночью. Всё. Трагическое совпадение, не более.

Горохов потёр переносицу, прикрыв глаза. «Я знаю» … Господи, да откуда? Что?!

Последней парой проходило семинарское занятие, но Горохов рассеянно слушал студентов, погружённый в собственные невесёлые мысли. Он измучился и очень устал, часто теряя нить рассуждений…

— Нельзя отрицать, что современное состояние натурфилософии в большей степени зависит от соответствующего состояния естественных наук, — горячился маленький, круглоголовый Сёмушкин, постукивая короткими пальцами по краю стола. — И чем больше мы узнаём о пространстве, времени, жизни, материи с помощью экспериментальных методов современной науки, тем меньше места непосредственному переживанию человеком природы в познании её связей и закономерностей…

Оппонентом Сёмушкина выступала Лиза Горюнова, очень красивая, белокурая девушка с несколько вызывающими формами, хотя это впечатление было, скорее, следствием последних веяний молодёжной моды. И всё же, видимо, большую часть своих незаурядных умственных способностей Лизе приходилось тратить на то, чтобы отшивать бестолковых ухажёров, клевавших исключительно на, как теперь говорили, сексуальность…

— Результаты любого эксперимента нужно ещё правильно истолковать, — возразила она. — Современная физическая картина мира — собрание недоступных наблюдению уравнений трудных для понимания. Их можно написать на доске, понять, но невозможно представить. Настолько всё удалено от мира чувственного, что — по Планку, — приближает нас к реальной действительности, физическому миру, трансцендентному по отношению к переживаниям…

— О чём я и говорю, — кивнул Сёмушкин.