Девять

Дикой хотел потрогать очки, но не пошевелился. Вид старинных вещей вызывал полустертые образы из далекого детства, которого почти не было, начиная лет с четырех, когда его привезли в абаканский детский дом № 23. Последующее помнилось довольно хорошо, хотя он бы предпочёл забыть многое. А вот это далекое, истертое воспоминание, о старинной книге с церковнославянской вязью, вечно заложенной вот такими же очками, об аромате свежеиспеченного хлеба и шершавом тепле беленой печи, иногда посещали его в снах. Что это было и было ли с ним? Может быть, он жил в деревне до того, как его привезли в город и бросили. Чего уж там, конечно бросили! Знать бы кто? Хотя, какая теперь разница?..

Слабый скрип половицы под ногой вывел Дикого из оцепенения. Выходило, что дом оставили в спешке, ничего толком не забрав с собой. И главное, никто ничего не стащил из бесхозных вещей потом, словно обитатели избы и впрямь были последними жителями умершей деревни… Последними?! Мысль неприятно обеспокоила Дикого, и он осмотрелся еще раз.

Вот оно!

9

Угол за печью отгорожен длинной занавесью, до самого пола. Разглядывая пыльные складки, Дикой подумал, что, может быть, дом никто и не бросал. А если так, то он только что забрался в самую последнюю, не разоренную могилу в этой проклятой деревне. Игнорируя протестующие вопли предательской интуиции, Дикой приблизился к занавеске и отдернул заскорузлую от многолетних наслоений пыли ткань в сторону. Истлевшая веревка оборвалась от сильного рывка, и занавесь опала жесткими складками под ноги, прикрыв грязные кирзачи серым саваном.

Дикой задержал дыхание.

Занавеска выгораживала спальный угол: грубый топчан с периной и маленькой подушкой, сшитой из разноцветных лоскутков. Некоторые с рисунками, вроде неуместно-игривых, желтых утят с красными выцветшими лапками, или желтобрюхих пчелок, но дело было не в них.

Четкий отпечаток человеческого тела проступал на постели. Тела, пролежавшего неподвижно, долго и тяжело, словно его вдавливали в перину прессом. Дикой потрогал пальцем постель. Всё слежалось и почти закаменело, а потому и не потеряло формы, что вполне узнавалась. Пегие пряди присохли к цветастой подушке. У Дикого ослабли ноги. В голове опять загудело и кольнуло в затылок, в глазах потемнело, а может, на дворе разом сгустились сумерки.

Снаружи загрохотало, пока еще тихо, далеко.

«Заложное», — эхом прокатилось у Дикого в голове. Или «заложные»? Может, «залежные»? Слова были незнакомы. Просто звуки, бьющиеся о стенки черепа. Если они что-то и означали, то их значение Бене было неизвестно, это просто… просто…

«Ызыл Кара'н Даг»…

Еще звуки. Волны их прокатывались у Дикого в голове, словно валуны катились по каменистому склону сопки. Впрочем, последнее напоминало речь хакасов… или тувинцев? Черт их разберёт! Это означает место такое — «заложное». «Залежное»? Откуда нет выхода. Или есть? Выхода нет, но выйти можно, если знаешь как… Крылатиха знала…

Дикой замотал головой. Что за бред?!! Какая Крылатиха?! Но твердая уверенность, что теперь он сможет уйти из Каранаково, не покидала. Он знает! Точно знает! Нужно только вспомнить. Вспомнить…

Ему здесь не место.

Это место для неприкаянных, неупокоенных…

Привычно ссутулившись на лавке, Дикой замер, глаза полуприкрыты припухшими веками с белесыми поросячьими ресницами. Он не делал никаких мыслительных усилий, он и не знал, как это делать, просто позволял валунам катиться в голове. Катиться, катиться…

Сгустившаяся темнота засветилась, словно сам воздух слабо мерцал. Очертания комнаты и предметов явственно проступили вокруг. Щели между половиц четко очерчены, словно их нарисовали карандашом с широким, мягким грифелем. Даже железное кольцо в полу, в крышке подпола, казалось, потеряло часть своей ржавчины.

Валуны катились, но теперь Дикой различал и другие звуки: мерный, глуховатый стук, как будто чем-то твердым били в пол; визгливое уханье, не то совы, не то филина; тяжелое недоброе ворчание, словно старая деревянная шестерня со скрипом, цепляясь иссохшими зубьями, катилась по зубастой рейке, которой бабы стирают белье; железное бряканье передвигаемых чугунков. На периферии зрения слонялись неясные тени, мерцали багровые отсветы, что-то менялось и только крышка подпола с железным кольцом оставалась четкой и ясно различимой. Несколько раз Дикой почувствовал щипки и толчки в плечо, словно кто-то пытался разбудить его или спихнуть с лавки, но он не обратил на это внимания потому, что крышка подпола чуть приподнялась, и щель по краю, с одной стороны стала шире, намного шире… Он наблюдал за ней с нарастающим смятением, но взгляд против воли опустился на колени, где черным, мохнатым клубком свернулся невесть откуда приблудившийся кот.

— Кыш, — сказал Дикой и неуверенно пошевелился.

Кот приоткрыл один глаз с вполне человеческим зрачком, потянулся, выгибая спину. Посмотрел задумчиво на лапу, облизнул ее красным аккуратным язычком, когти плавно вылезли из подушек, блестящие словно ножи на столе лучшего в мире шеф-повара.