Девять

– Боже мой! Судишь, дружок, не выше сапога. Ты так ничегошеньки и не понял… И мир, и война, разумеется. И всего побольше. Сегодня я твой вассал, а ты мой господин; завтра, глядишь, все окажется с точностью до наоборот. И вот тогда я укажу тебе твое место. Самое интересное – тебе бы понравилось, да разве тебе объяснишь… Вот смотри: если бы Сатана с Богом существовали, то Сатана был бы непременно интеллектуально развитым, хитроумным, а Бог бы – умным. Усекаешь? Интеллектуально развитый Дурак-Сатана потому и совершает вечно благо, вопреки своей гнусной природе, что не в силах освоить диалектику. Хочет зла – ан выходит благо; хочет как лучше – а получается славная дорожка в ад. И Сатана комплексует перед Богом, который насквозь видит проделки этого злокозненного балбеса. Ну, разве умный станет творить зло? Умный и зло – несовместимые вещи. А теперь подумай: кто людям ближе: Бог или Дьявол? Кого эти аленькие чувствуют на клеточном уровне? А? Да Бог для них чужеродная материя, они боятся его пуще всякого ада. Боятся, ибо не понимают. А вот с Бесом они на дружеской ноге – такие же поганцы. Ум! Ум всему голова!

– Я тебе не верю.

– Вот это золотые слова: ты можешь только верить или не верить, хотя на словах доказываешь абсурдность веры. Все-таки ты порядочная скотина, позволь тебе сказать это по дружбе.

– А вот ругаться… Относись к другому так, как ты хотел бы, чтобы относились к тебе. Кстати, интеллектом сказано или разумом?

– В данном случае мы имеем дело с проблесками разума у интеллекта.

– Выкручиваешься, ну, весь в меня.

– В кого же мне быть?

– Зачем же ругаешься? Это унижает мое чувство собственного достоинства.

– Вот скотина! У тебя же его нет! Ты же его имитируешь! У тебя есть только дешевое самолюбие. Вот обрати внимание: я могу порой унизиться до интеллекта, а ты стремишься выглядеть разумно. Кто вассал, кто господин?

– По-моему, ты переходишь все границы. Страх теряешь.

– А мне выгодно подчеркнуть условность границ.

– Зато мне – невыгодно.

– Это точно.

– Нейрочип – это мое изобретение, и, даст Бог, в человеке так и не проснется разум. По крайней мере, я сделаю для этого все возможное. Будете плясать под мою дудку. Половина населения ДН ПП уже танцует…

– Так, может, нам больше и не встречаться?

– Позовут – на коленях приползешь, куда ты денешься с подводной лодки? А то мир прахом пущу. Понял? Хе-хе…

И вдруг, понизив голос, сказал:

– А хочешь я сверю твой ДНК с моим?

Это прозвучало как угроза.

Самое интересное, я воспринял это как угрозу.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

8

8.8.

Пухлые тучки, облаченные в пышные панталончики, устроили на небе пикантный канкан.

Луна, нисколько не скрывая своего нескромного интереса, пристально наблюдала за ними.

Я рассказал свой «литературный» сон Вене. Зачем?

Трудно сказать. Порой на нем я делал апробации своим рискованным теориям. Кроме того, в общении с ним интуиция моя обострялась, как никогда. Масса эмоций и адреналина – вот что такое был для меня Веня. Он был очень интеллектуально развит, но очень неглубок; однако же его неглубокие доводы неизменно помогали мне оттачивать мою глубокую философию.

Неловко признаваться, но его взгляды с неожиданной стороны помогали мне понимать себя.

Он, если совсем честно, где-то был моим соавтором.

Реакция Вени на мой сон оказалась совершенно для меня неожиданной. Логичной, если разобраться (так ведь на то, чтобы разобраться, требуется время). Но вот после таких реакций я не то чтобы начинал уважать Веню, нет, конечно, это не то; я понимал и чувствовал, насколько же в нем много неистребимого жизненного запаса – и злился оттого, что никак не могу сделать Веню своим союзником.

А ведь мне этого хотелось больше всего на свете…

– На твоем литературном сходняке не хватало только меня, – сказал он тихим, уверенным голосом.

– Ты-то здесь при чем? Где ты и где – литература? Ври, да не завирайся, – ответил я ему с раздражением.

Литература для меня действительно святое, и Веня, конечно, давно играет на этой моей слабости. Для меня давно уже нет ничего святого, но вот с литературой происходит какая-то чертовщина: чем дальше – тем больше святится имя настоящей литературы.

– Плато, ты не замечаешь очевидных вещей. Честно говоря, иногда меня это трогает: такой умище – и не видишь того, что у тебя под носом творится. Ох, уж эта простота мудрецов…

– Поконкретнее можно?

– Можно и поконкретнее и пооткровеннее. Помнишь мою повесть про Туза? Ты еще спрашивал что-то о ней. Ахинею какую-то нес. Так вот, повесть устарела еще до того, как была мною написана – потому что она была написана в пику тебе, следовательно, под твоим сильным влиянием. Сейчас ты видишь перед собой автора бестселлера, автора выдающегося современного произведения. Этим автором являюсь я, а не ты, заметь. И на твой литературный сходняк я в следующий раз попаду обязательно. Вот увидишь. Сяду одесную Пушкина.

Это было слишком. Сегодня, когда упоминают имя Пушкина, я начинаю нервничать – и всегда, как показывает практика, по делу.

– Как называется твой бестселлер?