– Вот это, – сказала я, держа его на вытянутой руке.
– Лады.
Сняв с себя рубашку и шорты, я натянула через голову платье. Оно легко село по фигуре. А когда я увидела себя в маленьком зеркале на столе – пусть и не всю целиком – то поняла, что вещь смотрелось на мне идеально. Я завязала шнурок на талии и присела на стул.
Встав позади меня, Луна собрала мои волосы и так сильно стянула их в боковой хвост, что я вся зажмурилась от боли.
– Больно же, – пожаловалась я.
– Красота требует жертв. А теперь повернись и закрой глаза.
– Зачем?
– Я тебя накрашу. Как в старые добрые времена.
Луна и раньше любила красить меня. Когда мне было десять, она набирала мамину косметику из ванной и раскладывала на покрывале на кровати. Позднее, когда у Луны появилась своя косметика, и даже когда у меня появилась своя, я красилась в спальне сестры перед антикварным бабушкиным столиком с зеркалом, который был аж с сороковых годов. Губная помада смотрелась на его лакированном дереве как конфета на стеклянном подносе.
Я почувствовала лёгкое нежное надавливание карандашом для глаз по линии ресниц.
– Только, пожалуйста, не выдави мне глаза.
– Постараюсь.
Луна нанесла на веки тени, после чего провела мягкой кисточкой вдоль скул. Было так сложно сидеть с закрытыми глазами, но я удержалась от соблазна, потому что не хотела видеть себя прежде, чем она закончит.
– Вот так, – наконец, произнесла сестра.
Я открыла глаза и стала рассматривать себя в большом овальном зеркале. Я всегда считала себя не очень удачной копией Луны. Мы обе были обладательницами маминой бледной кожи и сине-зелёных глаз, но скулы Луны были выше, а лицо – не таким круглым. Её волосы были толще и вились послушно. Мои тоже вились, но только так, как хотели сами. А сейчас мне нравилось моё отражение: моё лицо не просто сияло и сверкало, но даже излучало уверенность.
– Прямо как в фильмах про дурнушек, превратившихся в красоток!
– Да ну тебя, – сказала Луна, качая головой и еле заметно, но искренне улыбаясь. – Ты всегда хорошо выглядишь.
Она расстегнула джинсы, сняла их и швырнула на кровать, затем одела через голову своё чёрное платье. С минуту она разглядывала себя в зеркало, идеально выпрямив спину.
– Тебе не кажется, что я немного полновата в нём? – спросила она, натянув платье на талии.
Странный вопрос, учитывая, что Луна никогда не принадлежала к числу девушек, беспокоившихся о своём весе. К тому же она всегда была стройной и красивой.
– Да нет. Нисколько.
Она ещё постояла там, продолжая себя рассматривать, после чего села к зеркалу, чтобы накраситься самой. А я вернулась в гостиную.
Я села под окном, в которое задувал легкий ветерок, открыла гитарный кофр Луны и взяла гитару так, как это делала сестра: левая рука на грифе, а пальцы между ладами прижимали струны. Другая рука лежала на корпусе гитары. Я провела пальцами по струнам, пусть и очень легко, почти беззвучно, лишь какой-то набор нот, которые и аккордом-то называть нельзя. А ведь это должно было быть чем-то естественным для меня, должно было быть заложено в мои гены или впечатано как кальций в кости скелета. Должно было быть, но не было. Я положила гитару на место и забралась на диван.
Когда Луна вышла из комнаты, её глаза были густо подведены чёрным карандашом, а волосы свободно рассыпались по плечам. На ней было всё то же чёрное трикотажное платье на бретельках с вставками из шёлка—сырца. Я не стала ей говорить, но выглядела она прямо как наша мать на обложке «SPIN», только макияж был современный. Сестра была маминой копией, но я понимала, что оригиналом ей никогда не суждено стать. Ведь если у Луны получится то же, что у мамы, она на этом не остановится.
Глава 17
Мы находились в бутике в Сохо, Нью-Йорке. Кит держала передо мной платье изумрудно-зелёного цвета.
– Я в нём не буду похожа на Кермита из «Маппет-шоу»? – спросила она, подняв бровь.
– Вообще-то, Кермит был другого оттенка зелёного. Ты хорошо смотрела Маппетов? – спросила я, отвлекшись от выбора платья.
– Просто я слышала, что зелёным нелегко живётся, так что немного осторожности не помешает.
– Мне зелёный нравится. Я была в зелёном на фестивале «Lollapalooza» в прошлом году, помнишь? Одно из тех трёх платьев.
– Ну, раз Мэг Феррис носит зелёный, то у меня к нему претензий нет.
Улыбка Кит не смогла скрыть обиду, мелькнувшую в глазах.
– Когда ты знаменит, – сказала она, возвращая платье на вешалку, – можешь носить всё, что хочется.
– Да ну тебя, Кит.
Я стянула с вешалки тёмно-серый свитер. Он был таким лёгким и просвечивающим, будто я угодила руками в паутину.
– Просто я хочу сказать, что и сама хотела бы быть знаменитой.
Кит пожала плечами.
– Но ты же знаменита. Кто на прошлой неделе засветился в новостях?
– Мой рукав, – сказала она. – Точнее мой локоть, упирающийся в твоё тело, засветившееся там целиком.
– Значит, у тебя теперь очень знаменитый локоть.
Две девушки продавщицы шептались о чём-то за прилавком. Мельком глянув на них, я отвела взгляд. Всегда так делала, когда не хотела показывать, что заметила тех, кто заметил меня.