Дева в голубом

— А что мне здесь делать? Вы самонадеянны и во исем сомневаетесь, и вы всячески меня высмеиваете. Я всего лишь проявляю интерес к своим французским предкам, а вы ведете себя так, будто я делаю татуировку в виде французского флага себе на задницу. Знаете, мне и так здесь нелегко живется, а тут еще вы заставляете чувствовать себя посторонней.

Я снова повернулась и, к своему удивлению, обнаружила, что вся дрожу; голова кружилась так, что я вынуждена была прислониться к столу.

Жан Поль вскочил, усадил меня на стул и подозвал официанта:

— Un verre d'eau, Dominique, vite, s'il te plait.[8]

Вода и несколько глубоких вдохов сделали свое дело. Я обмахнула лицо ладонью и почувствовала, что краснею; на лбу выступили капли пота. Жан Поль внимательно смотрел на меня.

— Может, снимете жакет? — негромко предложил он, и впервые в его голосе послышалось участие.

— Я…

Впрочем, сейчас было не до скромности, к тому же слишком устала, чтобы спорить, а злость на него прошла в тот самый момент, как я вернулась за стол. Я неохотно скинула жакет.

— У меня псориаз, — небрежно заметила я, чтобы не дать ему смутиться. — Доктор говорит, что всему виною стрессы и бессонница.

— А вы плохо спите? — спросил он.

— Кошмары мучают. Собственно, один и тот ж кошмар.

— А мужу вы о нем говорили? Друзьям?

— Никому не говорила.

— Отчего бы не поделиться с мужем?

— Не хочу, чтобы он думал, что мне здесь плохо.

В то, что Рик может заподозрить наличие связи между сном и занятиями сексом, я предпочла не вдаваться.

— А вам плохо?

— Да. — Я прямо посмотрела на Жана Поля. Сказала — и стало как-то легче.

Он кивнул.

— Так что же это за кошмар? Попробуйте описать.

Я перевела взгляд вниз, на реку.

— Помнятся только обрывки. Ничего связного. Звучит голос — нет, два голоса, один человек что-то говорит по-французски, другой плачет, даже рыдает. Все происходит словно в тумане, воздух вокруг тяжелый, тяжелее воды. А в конце — глухой стук, как если бы кто-то хлопнул дверью. И почти повсюду разлит голубой цвет. Повсюду. Не знаю, что меня так пугает, но всякий раз, как и вижу этот сон, хочется вернуться домой. Наверное, дело не столько в происходящем, сколько во всей атмосфере. И еще в том, что сон все время повторяется, будто теперь мне до конца жизни от него не избавиться. Это самое худшее. — Я замолчала. Раньше мне в голову не приходило, как хочется поделиться с кем-нибудь своими переживаниями.

— Вернуться домой — вы имеете в виду Соединенные Штаты?

— Ну да. А потом начинаю злиться на себя, что испугалась какого-то сна.

— А голубое как выглядит? На что похоже? — Жан Поль указал на рекламу мороженого в витрине кафе.

Я покачала головой:

— Нет, тут слишком ярко. То есть я хочу сказать, голубой цвет во сне, он тоже яркий. Очень яркий. Но он яркий и одновременно темный. Красивый цвет, но во сне он наводит на меня тоску. И в то же время ощущаю какой-то подъем. У этого цвета словно бы два разных оттенка. Удивительно вообще-то, что я цвет запомнила. Раньше мне казалось, что сны бывают только черно-белые.

— А голоса? Что за голоса?

— Не знаю. Иногда мой собственный. Иногда я просыпаюсь от своих слов. Я почти слышу их, словно за мгновение до этого в комнате наступила тишина.

— И что же это за слова? Что именно вы говорите?

Я на секунду задумалась и покачала головой:

— Не помню.

— Попытайтесь вспомнить. Закройте глаза. — Он пристально посмотрел на меня.

Я сделала, как он сказал, и надолго закрыла глаза. Жан Поль молча сидел рядом. Я уже готова была сдаться, как вдруг в голове сложилась фраза:

— Je suis un pot cassй.

Глаза y меня раскрылись сами собой.

— «Я — разбитый сосуд»? С чего бы это?

Жан Поль удивленно посмотрел на меня:

— Может, еще что-нибудь вспомните?

Я вновь закрыла глаза.

— Tu es ma tour et fortresse,[9] — пробормотала я после некоторого молчания.

Я открыла глаза. Жан Поль даже лоб наморщил от напряжения и пребывал, казалось, далеко отсюда. Я буквально физически ощущала, как работает его мысль, блуждающая по гигантским пространствам памяти, просвечивающая их насквозь, отвергающая одну возможность за другой, пока наконец что-то не щелкнуло и он вернулся. Прицелившись взглядом на рекламу мороженого, он начал декламировать:

Entre tous ceux-l`a qui me haient
Mes voisins j'apercois
Avoir honte de moi:
Il semble que mes amis aient
Horreur de ma rencontre,
Quand dehors je me montre.
Je suis hors de leur souvenance,
Ainsi qu'un trespass'e.
Je suis un pot cass'e.[10]

Он скандировал, и я чувствовала, как в горле начинает першить, а в глазах собираются слезы. Звук беды слышался в его голосе.

Я вцепилась пальцами в подлокотники и вжалась в спинку стула, словно в поисках опоры. Дождавшись, пока он закончит, я откашлялась.

— Что это? — тихо спросила я.

— Тридцатый псалом.

— Псалом? — Я сдвинула брови. — Из Библии?

— Ну да, — скупо улыбнулся он.