Дева и цыган

— Уехала торговать. Взяла корзину и уехала. Все уехали. Один я торговать не езжу. Делать всякую утварь делаю, а торговать не езжу! Так, разве что иногда. Очень редко.

— Вы делаете из меди и бронзы?

Цыган кивнул и подвинул к ней табурет. Иветта села.

— Вы сказали, что бываете дома по пятницам, ехала мимо и решила заглянуть к вам. Сегодня такая чудная погода.

— Да, денек чудный! — Он взглянул на ее щеки — от холода они побелели, — на нежный завиток над покрасневшим ухом, потом перевел взгляд на длинные, все еще в гусиной коже руки, сложенные на коленях.

— Замерзли небось на велосипеде?

— Только руки! — Волнуясь, она сцепила пальцы.

— Что же перчатки не надели?

— Надевала, да мало толку.

— Не греют?

— Нет.

Из фургона выбралась старуха, неуклюже сползла по ступенькам, в руках она несла обливные глиняные миски.

— Обед готов? — негромко спросил цыган.

Старуха что-то пробормотала и принялась расставлять миски подле костра. Над огнем висели два чугунка, а на железной треноге что-то шипело в маленькой сковородке. Горячий воздух, мешаясь с паром, дрожал на солнце.

Цыган отложил инструменты и блюдо и поднялся с земли.

— Вы перекусите с нами? — спросил он, не глядя на Иветту.

— Я захватила еду из дома, — ответила та.

— Может, отведаете жаркого? — снова спросил он и что-то тихо сказал старухе, она так же тихо ответила и сняла один из чугунков.

— Фасоль с бараниной.

— Большое спасибо! — Иветта думала было отказаться, но вдруг решилась: — Разве что чуточку.

Она пошла к велосипеду за узелком с едой, а цыган поднялся к себе в фургон. Через минуту он появился, вытирая руки полотенцем.

— Если хотите, зайдите, помойте руки, — предложил он.

— Не стоит, пожалуй, — замялась Иветта, — они чистые.

Он выплеснул из тазика воду, взял большой медный кувшин с кружкой и пошел к роднику, что сбегал в ложбинку, — там набралось целое озерцо.

Вернувшись, он поставил кувшин с кружкой подле костра, принес колоду, уселся. Детишки расселись прямо на земле, теснясь поближе к огню, и стали есть — кто ложкой, а кто и прямо руками. Цыган ел сосредоточенно, молча. Старуха заварила кофе в черном горшке на треноге и заковыляла в фургон — за кружками. У костра никто не проронил ни слова. Иветта сидела на табурете, сняв шляпу, рассыпавшиеся волосы блестели на солнце.

— Сколько у вас детей? — вдруг спросила она.

— Пятеро, кажись, — медленно проговорил он и вновь посмотрел ей прямо в глаза.

И снова сердце у Иветты затрепетало, птицей полетело куда-то вниз и замерло. Словно во сне взяла она кружку с кофе у него из рук. Лишь молчаливую фигуру, тенью застывшую на колоде, видела она. Ни слова не говоря, он прихлебывал из глиняной кружки. И вся сила вдруг покинула Иветту, ослабели руки-ноги, возобладал над нею цыган, околдовал своей призрачной тенью.

А он, остужая горячий кофе, нацелил мысленный взор свой на извечно и необъяснимо чарующий плод, на несказанную нежность, заключенную у нее в теле.

Но вот он поставил кружку у костра и обернулся к Иветте. Она склонилась над кружкой, осторожно пробуя горячий кофе. На лицо ей упали волосы. В чертах ее запечатлелись нежность и покой, какие дарит распустившийся, но еще дремотный в своей красе цветок. Словно нежданно выглянул подснежник, выпустил навстречу солнцу три белых лепестка и застыл в дремотной неге, наслаждаясь быстротечным счастьем. Так и Иветта: раскрылась, точно цвет, ее девичья душа, но до конца не пробудилась.

И за пробуждением этим пристально и неотступно следил цыган, колдовская тень его не покидала Иветту.

Наконец он заговорил, но чары не развеялись.

— Пойдите-ка сейчас в фургон, вымойте руки.

Она подняла подернутые словно дремотной пеленой глаза — не скрыть ей прекрасного девичества, пробуждающегося от детства. Цыгана она не видела, лишь чувствовала теплую волну, исходившую от него. Волна эта накатила, омыла ее тело, лишила воли. Иветта чувствовала скрытую всепокоряющую власть цыгана.

— Хорошо, я сейчас, — пролепетала она.

Он молча поднялся, повернулся к старухе, что-то тихо и властно сказал. Потом вновь взглянул на Иветту, вконец подчинив себе — разом упали все путы: сделалось легким тело, смелой — душа.

— Пойдем! — только и сказал он.

Она безропотно двинулась следом, зачарованная движениями его тела и каждым мягким и властным шагом. Подчиниться было совсем не трудно, его воля полностью поглотила Иветту.

Вот он взошел на приступок, она — на первую ступеньку, и тут послышался ей чужой, совсем неуместный сейчас звук. Иветта замерла. По дороге к карьеру ехала легковая машина. Цыган обернулся, холодным глазом окинул дорогу. Старуха что-то прокаркала, но за нарастающим шумом мотора слов было не разобрать. Машина миновала карьер. Потом вдруг вскрикнула женщина, заскрипели тормоза — видно, машина остановилась за поворотом.

Цыган затворил дверь фургона и спустился на землю.

— Наденьте-ка шляпу! — бросил он Иветте.