Дева и плут

Наверное, она переутомилась. Или неправильно расслышала за шумом прибоя. Доминика наклонилась ближе.

— Что ты имеешь в виду?

— Я твоя мать.

Непостижимо… Мир остановился, а волны продолжали шуметь. У нее закружилась голова, как если бы она, рискуя упасть, балансировала на краю пропасти.

— Моя мать? — пискнула она как безмозглый щегол. — О, ты, конечно, всегда была для меня матерью…

— Доминика. Ты моя родная дочь.

Она опустила голову на плечо сестры — нет, на плечо своей матери. Женщины, которая любила ее больше всех на свете. Теперь-то она поняла, почему.

— Все это время… Все это время ты была рядом. А я ничего не знала.

На ее макушку легла маленькая рука.

— Ты чувствовала, догадывалась в душе. Я не думала, что когда-нибудь ты узнаешь.

Жизнь сестры, ее собственная жизнь, все в этом мире оказалось не таким, как она представляла. У нее была мать, а значит…

— Кто был… — Моим отцом. Она сглотнула, не в силах произнести эти два слова. — Кто он, тот человек?

Волны трижды наплывали на берег и уползали прочь, прежде чем сестра ответила.

— Джон. Граф Редингтон. — Она убрала волосы у Доминики со лба. — Ты унаследовала его глаза.

— Отец лорда Уильяма? — Светловолосый великан, который когда-то давно восхищался тем, как она выписывает своим детским почерком слова молитвы. Pater noster , qui es in cailis …— Но как… — Она запнулась, не зная, как выразиться.

По виску сестры скатилась и исчезла в истонченных волосах слезинка.

— Он так интересовался нашими трудами. Не просто как патрон. Глубже. Когда он захотел научиться писать, настоятельница выбрала меня. Мы стали проводить много времени вместе. Сидели, изучали буквы. Наедине.

Наедине. Так близко, что между ними возник тот таинственный дух. Как между нею и Гарреном.

— Когда я поняла, что беременна тобой, то спрятала живот под балахоном пилигрима и отправилась к Блаженной Ларине за советом и помощью. И она сказала мне оставить тебя.

— Значит, я родилась здесь? Но как я очутилась в монастыре?

Сестра устало повела рукой.

— Джон отправил со мной кормилицу. Та выкормила тебя, а потом оставила у ворот. Он так гордился, что ты умеешь писать. Он хотел, чтобы монастырь стал для тебя домом, потому и опекал нас.

Место, где она стремилась обрести дом, всегда было ее домом.

— Матушка Юлиана знает обо мне?

Она покачала головой.

— Лорд Уильям?

— Нет.

— А его брат?

— Ты была только моим грехом.

Грех. Это слово не соотносилось с сестрой, и неважно, считала ли Церковь иначе.

Ледяными пальцами сестра нащупала ее руку и сжала с неожиданной для умирающей силой.

— Сохрани это в тайне, — выдохнула она. — Иначе… кому-то покажется, что дочь сэра Джона посягает на Редингтон, а это опасно…

— Я никому не скажу. Обещаю, — поклялась Доминика не из страха за себя, а ради репутации сестры. Незаконнорожденный ребенок, тем более девочка, не представлял для лорда Ричарда никакой угрозы. Кроме того, он и так желал ее смерти. Незачем давать ему новый повод. Она будет молчать, но знать, что замок Редингтон — ее родной дом, и этого ей будет достаточно.

Сестра с трудом сглотнула.

— Я пришла… поблагодарить ее. За тебя. Пока я жива.

— И проживешь еще долго-долго.

— У нас не осталось времени на ложь, — прохрипела сестра.

В голове Доминики роились обрывки слов, которые никак не желали складываться в молитву. Сестра права. Чудесного исцеления не будет. Господь уже сказал свое «нет».

Она поднялась с твердого земляного пола. Если рядом витает смерть, единственное, что можно сделать — облегчить сестре дорогу на Небеса.

— Я позову брата Иосифа, чтобы он тебя исповедовал. — Господь наверняка простит, если обряд совершит простой монах, а не священник.

Сестра удержала ее за юбку.

— Нет.

Наверное, она бредит, подумала Доминика, опускаясь на колени и осторожно высвобождая подол. Она всегда была очень набожна, почему же отказывается от последних обрядов?

— Но если ты умрешь без покаяния, то не попадешь в рай, — сказала она, хотя сама, наученная опытом, уже не верила в это.

Сестра упрямо тянула ее за юбку.

— Мне не нужна исповедь.

— Но ты всю жизнь исповедовалась, каждый день.

— В этом — никогда.

— Он простит тебя. Он прощает всех, кто искренне раскаивается.

— Но я не раскаиваюсь. — Откинувшись на солому, сестра устремила взор в беззвездное небо. — Господь знает мою тайну. Пусть меня судит Он, а не Церковь.

— Но ты посвятила себя Церкви! В этом был смысл всей твоей жизни!

— Это было ее назначение. А смыслом была ты. Я мечтала, чтобы ты стала такой монахиней, какой не вышло стать у меня. — Она закрыла глаза и, расслабив пальцы, прошептала: — Наверное, я слишком давила на Господа.

Доминика поставила свечу на место. Пускай брат Иосиф спит.

— Я скажу им, что ты исповедалась передо мной.

Я мечтала, чтобы ты стала такой монахиней, какой не вышло стать у меня. Наверное, я слишком давила на Господа.