Дева и плут

Следующим утром, шагая вдоль реки к побережью, Гаррен пытался думать о Ричарде, о дороге, о том, как он отблагодарит Уильяма, о том, как он дал слабину, разрешив Доминике оставить послание — о чем угодно, лишь бы не о своем признании. И не о том, что оно означало.

Вы мне небезразличны. Вот и все. Теперь Господь знает. Теперь Он отнимет ее, как отнял у Гаррена всех, кого тот любил.

Позади, заглушая пение птиц, пилигримы тянули песню.

Верь, и ты взлетишь как Ларина…

Как будто святая, умеющая летать, может помешать Ричарду — или ему самому — сотворить зло.

Свинцовая ракушка осуждающе качалась на посохе, пока он пытался мыслить логично и определиться с тем, как ему поступить.

Настоятельница была права. Ника не годилась для пострига. Но если он овладеет ею, то разрушит все ее мечты. А еще он получит награду и у него появятся деньги, чтобы вернуть долг Уильяму, если тот еще жив. Может, даже останется немного на то, чтобы начать жизнь с чистого листа.

Но вернуть долг Уильяму значило вознаградить его убийцу — и толкнуть Нику в его кровать.

Гаррен вожделел ее сам. Не только плотью и чреслами, ибо этот голод можно было утолить, но всем своим существом. Изнывал от желания быть с нею, обнимать, любить, делать ее счастливой. Воплотить в жизнь ее мечты.

Он вздохнул. У Ники была одна мечта: монастырь. Если возвратиться в замок ни с чем, то после смерти Уильяма Ричард его вышвырнет, и он опять останется в целом мире один. Он будет вынужден жить на то, что добудет мечом его правая рука, а она с каждым годом будет слабеть.

И что хуже всего, если его не будет рядом, рано или поздно Ника все равно потеряет невинность. Только ею овладеет не он, а Ричард.

Что же делать, если прямо сейчас ему нечего ей предложить, кроме своего страха, что Господь ее заберет?

— Это те самые деревья, — промолвила сестра Мария. Солнце, мерцая сквозь листву, отбрасывало блики на ее изможденное лицо. С каждым днем оно становилось все бледнее. — Тот самый лес, через который она бежала.

Гаррен слушал ее вполуха. Если подарить Уильяму только перо, может быть этого подарка будет достаточно? Но если Доминика когда-нибудь узнает, что он украл реликвию, она совсем перестанет ему доверять. Тогда, может, отдать Уильяму обычное гусиное перо и выдать его за настоящее? Собственно, почему бы и нет? Какая разница, с каким пером в руках он отдаст Богу душу, если уже не отдал.

Деревья, наконец, расступились, и впереди открылся голый, обдуваемый ветрами скалистый берег. Внизу, под обрывом, волны с грохотом бились о камни. Визжали чайки, ветер со свистом врывался паломникам в уши, дергал за края балахонов.

— Смотрите! Море! — радостно воскликнула Доминика. Она раскинула руки в стороны, обратила лицо к небесам и прокричала: — Я отдаю себя в твои любящие руки!

А потом понеслась к обрыву так быстро, словно за ней по пятам, как за Блаженной Лариной, гналась стая диких кабанов.

Глава 21

Гаррен бежал, не чуя под собой ног, будто от этого зависела его жизнь, а не ее. Просоленный воздух обжигал его легкие. На шее, ударяясь о грудь, билась коробочка реликвария. Доминика летела вперед, как одержимая, много быстрее его, словно за плечами у нее не было десяти дней изнурительного похода.

Словно она не собиралась останавливаться на краю.

Он побежал быстрее.

Приближаясь к высоким скалам, которые обрушивались в море, она замахала руками, запрокинула голову, завертелась, закружилась в безумном танце, не обращая внимания на то, куда ступают ее ноги. Волна, ударившись о камни, разбилась на мириады брызг, орошая ее медовые волосы.

Сердце его разрывалось от страха опоздать, и тогда он начал молиться.

Спаси ее, Боже, и я отдам ее Тебе.

Она раскачивалась из стороны в сторону, больше не отличая низа от верха, моря от берега, не осознавая, что еще один шаг — и под ее ногами окажется воздух.

Он сделал отчаянный рывок вперед и сбил ее с ног. Они покатились по земле.

— Ненормальная! — заорал он наперекор ветру, а сам ощупывал ее голову, плечи, скользил ладонями по спине, проверяя, все ли косточки целы. — Ты же могла убиться! — Он притиснул ее к себе, вслушиваясь в ее дыхание, впитывая ее запах, уговаривая себя поверить в то, что не потерял ее.

Она заерзала на его груди, и он перевернул ее на спину, укрывая собой. Дыхание ее было неровным, глаза закрыты, но она была жива.

Она была жива.

— Больше никогда меня так не пугайте, — прошептал он, прижимаясь губами к мягкому, теплому местечку на изгибе ее шеи, где бился пульс.

Крики чаек над ними походили на воронье карканье. Лежа под ним, она открыла глаза и мечтательно улыбнулась сквозь пряди волос, которые ветер задувал ей на лицо. Гаррен снял с нее тяжесть своего тела, и она села. Заглянув в ее глаза, он понял, что она не видит ни его, ни окружающую реальность.