Deus ex machina. Бог из машины

       – Согласен. В таком случае, уверяю, что пока вы находитесь в моем заведении, я гарантирую безопасность. Оставайтесь, сколько вздумается, а если потребуется, в доме есть пустующие квартиры. Одним словом, отдыхайте. Собственно, в этом и заключается мое предложение. Пока Вы будете здесь, многие мужчины, соскучившиеся по нормальному женскому обществу, придут ко мне, станут сорить деньгами и бахвалиться перед Вами. Мне большего не надо. Вы можете отвечать на их шутки и заигрывания, а можете и не отвечать, вы можете удивить их своим умением петь, танцевать или декламировать, а можете неподвижно просидеть за этим столиком весь вечер. Но я никому не позволю прикоснуться к Вам и позабочусь о том, чтобы Вы были сыты и прекрасно выглядели. Давайте ни о чем не будем договариваться – пока Вы здесь, Вас будут охранять и оберегать, но в любое мгновение можете спокойно уйти отсюда, никто этому не помешает. Сейчас я вынужден отлучиться, и если сочтете возможным задержаться до вечера, я буду счастлив угостить Вас ужином по возвращению и познакомить со своими друзьями, достойнейшими людьми. Очень прошу не отвергать мою искренность сразу.

       Одарив девушек на прощание ослепительной улыбкой, Протасеня с наигранным аристократизмом встал из-за стола и, отвесив поклон, подошел к стойке бара:

       – Хватит уже разорять меня, Славик,– прошептал он громиле.– Я ухожу к Ворчуну на серьезный разговор, но если ты упустишь мне этих кошечек, я сверну тебе голову.

       – Никуда они не денутся: вон как набросились на пайку,– ответил тот, сворачивая свой аукцион.– Ничего уже не случится.

       – Смотри в оба! Чтобы никто возле них не терся. Если надо, объясни этим жлобам – сегодня потерпят, завтра получат все. Поторопятся – попортят дело. Пусть разыграют приличную публику, и все им воздастся. Но в любом случае дурочек этих не выпускай. Будут капризничать, свяжешь и запрешь в кладовке, но лучше до этого не доводить.

       – Ладно, не маленький. Разберусь, что делать. Ты к Ворчуну поторопись. Минут пять назад за тобой джип прислали.

       – Ты шутишь!– округлил глаза Олег.

       – Как же! И водила подходил ко мне, да ты за столиком торчал...

       – Придурок!– чуть сдержался Протасеня.– Что же ты молчал! Вот вместо того, чтобы по делу говорить, херню какую-то мелет, а о главном и не скажет! Где твои мозги, теленок?

       – Прикрой варежку,– огрызнулся Славик.– Беги, стелись Ворчуну под ноги, пока другая шестерка тебя не опередила.

       Олег задохнулся от гнева и возмущения, но лишь протянул руку в сторону нагло улыбающегося детины и ткнул указательным пальцем тому в широкую волосатую грудь:

       – Погоди, родственничек сраный,– выдохнул он.– Еще потрем на эту тему.

      Он нервной походкой направился к выходу, грубо расталкивая зазевавшихся клиентов. Его глаза светились злобой, а тонкие губы шевелились, повторяя немыми фразами поток мыслей, роившихся в голове.

                *****

       Большой черный пес возлежал на вершине бетонной плиты у лесов недостроенного дома. Он ровно и глубоко дышал с закрытой пастью в отличие от двух десятков других собак, которые с полу прикрытыми сонными глазами отдыхали у подножия своеобразного престола черного вожака, вывалив наружу розовые и ярко красные языки.

       Вялая усталость владела стаей после бурной ночи, наполненной множеством событий и обилием добычи. У многих шерсть слиплась в лоскуты, смоченная кровью чужих и собственных ран, хранящая отпечаток славных боевых побед – в стае всегда оставались лишь победители. Проигравшим и слабым среди них не было места. А ночь была заполнена настоящими сражениями, и начало им положил новый предводитель, потребовавший признания и силой доказавший законность своего права. Его движения были быстрее, клыки и когти острее, а глаза светились ярче. Многие сильные псы нашли погибель в его крепкой хватке, и остальные были вынуждены признать главенство Черного, выражая всем своим видом покорность и послушание. А потом была охота.

       Пес оценивающе смотрел на свору и думал. Отношения между собаками разительно отличались от человеческих. И запах в них играл настолько важную роль, что Черному пришлось подбирать гамму и сочетание пахучих соединений, прежде чем его перестали шарахаться признали за своего. Зато, добившись этого, он мог не беспокоиться уже ни о чем. Ни окрас, ни голос, ни даже размер не играли никакой роли. Они служили разве что приправой к авторитету в их обществе – запаху, который мог ярко выражать гнев, страх, желание, голод, и по своим оттенкам был подобен богатому языку общения с возможностью проявления интонаций и степеней уверенности. Отдельные особи были красноречивы и выразительны, иные косноязычны и глуховаты, но понимать язык запахов могли все.

       Понятие субординации составляли ядро отношений между животными: кто-то обязательно должен доминировать, и, пока этот вопрос не решался обнюхиванием или показательной стычкой, ни о чем больше не могло быть и речи. Даже если дальнейшие отношения не складывались или в них не было интереса, позиция вожака должна была определиться. А тем более, если возникали территориальные или иные претензии.