Детский мир

Совесть жалобно всхлипнула после этих моих слов, намекая, что цесаревне должно быть стыдно, что у цесаревны у самой не один скелет спрятан в шкафу. Но стыдно не было ни капли.

– Плохо ли мне? Точно не из-за того, что у меня открылись пугающие способности. Не из-за того, что на моих глазах убили человека, которого я считала своим другом. И эта смерть послужила толчком к тому, что я и сама едва не стала убийцей. Фоб, в котором мы летели, был сбит направленным ударом со стороны Яхона, хотя на нём были наши опознавательные знаки.

Я замолчала, переводя дыхание и думая о том, что если бы тот снаряд не попал в нас, моё «едва» трансформировалось бы в «уже». Маленькие человечки в моей голове стучали маленькими молоточками по моим усохшим мозгам, заставляя меня вспоминать снова и снова, как я лежу на полу фоба, а к моей груди прижимаются лопатки Птицы. Мои руки на её шее. Она дёргается и безжалостно раздирает ногтями кожу на моих предплечьях, но я терплю, зажмурившись, и вслушиваюсь в хрип. Жуткий хрип, который прорывается даже сквозь стук маленьких молоточков в моей голове. А затем мир перевернулся с ног на голову, нас закружило и затрясло, болтая по фобу, как кусочки фруктов в блендере.

Нет, это не то, о чём хочется вспоминать и рассказывать. И моя аудитория, видимо, это понимала. Они не подгоняли и не перебивали. Молчали выжидательно и сочувствующе.

– Мы были вынуждены всё время двигаться, а трёхдневная прогулка по снежной пустыне – это не тот опыт, о котором я могла когда-либо мечтать. Из еды у нас была одна шоколадка и семь штук овсяного печенья на двоих. Мы постоянно прятались. Знаете, как сложно спрятаться, когда на тебе чёрная одежда, а на километры вокруг нет ничего кроме ослепительного снега? Я больше часа пролежала, зарывшись в снег так, что снаружи был только мой нос, потому что ваша выжившая из ума Птица оказалась шпионкой сикров.

Эти воспоминания были болезненно свежи. Тело до сих пор ломило при воспоминании о холоде и леденящем страхе. «А что, если я замёрзну насмерть ещё до того, как идущие по следу от места крушения фоба ищейки уйдут. Что, если я окажусь спрятанной под этой тонкой коркой льда на долгие-долгие годы?» Неожиданно показалось, что под чьей-то ногой снова заскрипел снег… Я хмурым взглядом окинула полутемный спортзал и обхватила себя руками, продолжая:

– Плохо ли мне? Нет, мне не плохо. Мне недостаточно плохо, вот что я скажу. Недостаточно плохо для того, кто выжил за счёт чужой смерти. Слишком много желания жить. Тогда как человек, которого я успела зачислить в свои друзья, умер только потому, что очень хотел попасть в твою Фамилию, Север… А ведь я просила его не соваться…

Глупо было надеяться на то, что мы сможем прятаться от следопытов долго. В конце концов, Ватрушка сказал, что даже загнанная в угол крыса нападает на своего преследователя. А он никогда не был крысой.

– Я либо умру, либо перестану быть одиночкой, – поклялся мальчишка. – Мной больше никто и никогда не станет затыкать дырки, Ёлка. Веришь?

Ему я верила, в отличие от своих глаз. Потому что мои глаза, когда преследователи подошли к нам на расстояние выстрела, сказали мне о том, что всё это время по нашему следу шли не сикры, а лучшие из команды Палача. Цезарь. Не передать словами, что я почувствовала в тот момент. Невероятное количество мыслей и предположений хлынуло в мой скованный морозом мозг.

– Это и вправду она! – выкрикнул один из тех людей, который просто не мог меня не узнать. – Не стрелять!

На истерику не было времени. На страх не осталось места. Приказ не стрелять не распространялся на Ватрушку. У него была моя ракетница, один патрон в собственном оружии и голые руки для третьего из оставшихся в живых.

В Детском корпусе действительно хорошо учат убивать…

– Пообещай, что не умрёшь, ладно? – попросил Ватрушка окровавленными губами и добавил: – Ты так на неё похожа… Ёлка?

Он смотрел прямо на меня и, совершенно очевидно, не видел.

– Ёлка?

– Я здесь, здесь… – слёзы смешались с кровью на моём лице.

– У меня дома на стене висела твоя фотография, – шептал мальчишка. – Но в реальности ты намного лучше. Тебе идёт быть живой.

Я старалась не плакать громко и не смотреть в сторону трёх ищейских трупов. Я вгрызалась зубами в костяшки своих пальцев, чтобы немного прийти в себя, и неустанно уговаривала Ватрушку не оставлять меня там одну…

И снова это всё не то, о чём я могу кому-то рассказать. По крайней мере, не сейчас.

– Я клянусь, все эти дни меня грела одна-единственная мысль, – продолжила я в абсолютной тишине. – Я думала о том, что хочу спросить у тебя, Север, какое отношение ты имеешь ко всему этому. И ещё очень хочу посмотреть тебе в глаза, когда ты станешь лгать, что всё не так, как мне кажется.

– Я не стану лгать, – парень упорно отказывался стыдливо краснеть или прятать свои бесстыжие глаза.

– Север, – словно предостерегая от излишней разговорчивости, шепнул Зверь.