Детский бог

Еще не успев оторваться от собаки, даже не разогнувшись, я (помню как сейчас) увидел сначала сахарные теннисные туфли, потом ярко-синие, кажется, шорты… звонкие смуглые колени, заостренные и вытянутые вверх… полоску голого живота с круглой ямкой пупка… а над пупком – затянутый на талии белый узел рубашки…

Я поднял глаза и столкнулся с внимательным взглядом девочки. На вид девочка была моей ровесницей и, совершенно точно, принадлежала к какому-то особенному миру. Я понял это сразу.

– Привет, Вика, – сказал отец.

И мне показалось удивительным, как это мой абсолютно обыкновенный папа может быть знаком с ней.

– Здравствуйте, дядя Костя, – очень взрослым открытым жестом девочка протянула руку, а отец протянул свою.

* * *

Сколько бы лет ни прошло, я помню наше знакомство с Викой Гирс и ее семьей, как будто это было вчера. Я и сейчас могу воспроизвести по памяти мельчайшие детали их одежды, голосов, помню произнесенные мимоходом слова, помню запах летнего сквозняка, гуляющего меж окон. А стекло в окнах – старое, слегка оплывшее, и сквозь него весь мир кажется чуть-чуть волнистым. И волнующим.

Комната, доставшаяся нам, находилась в части дома, соединенной с застекленной террасой второго этажа. И по утрам, когда накрывали к завтраку, за нашей тонкой стенкой звенели чашки, лопались крышки банок с крыжовником и скрипела тахта. А по вечерам окна наливались малиновым закатным солнцем и горели, будто леденцы, пока мы щелкали костяшками домино или резались в дурака.

Я так часто вспоминаю это лето и этот дом, что порой кажется, словно прожил там целую жизнь.

* * *

Дверь открылась, и на крыльцо вышел Гирс. Высокий человек с крупной лысеющей головой и внимательными, чуть навыкате, глазами, темными, как сливы.

Гирс был одет по-домашнему, в полотняные шорты хаки и хлопковую футболку цвета кирпичной пыли. В руках – кухонное полотенце, он вытирал пальцы.

– Костя, ну наконец-то! Проходите! Я мариновал утку, вот… – его рука, смуглая, очень широкая, взметнулась в воздух в приветственном жесте. Взмахнув полотенцем, он перекинул его через плечо. – Привет, мой дорогой! – Гирс немного неуклюже (я даже испугался, что он поскользнется) шагнул с крыльца и, выбросив вперед чистую ладонь, пожал руку отцу. Потом развернулся ко мне:

– Александр Львович, – сказал он и протянул руку для приветствия. Голос его звучал упруго, как теннисная подача. Я, кажется, заметно покраснел, стушевался, даже позабыл отрепетированные слова, но все-таки пожал длиннопалую пятерню Гирса, показавшуюся мне мягкой и немного влажной.

– Филипп…

– Ребят, давайте я вам помогу, – с этими словами Александр Львович подхватил увесистую сумку отца, потоптался в дверях и скрылся в доме.

Три ступеньки вверх по крыльцу. Белая крашеная дверь, за ней предбанник. После яркого дневного света мы на мгновение ослепли.

Опасаясь наткнуться на что-нибудь, я изо всех сил напрягал глаза, переступая с ноги на ногу и стараясь привыкнуть к полумраку.

Деревянная обувница, несколько рядов кроссовок, тряпочных тапочек и шлепок. Разлапистая вешалка и небольшой комод.

В конце прихожей, судя по всему, был вход на кухню: оттуда доносился соблазнительный запах поджаренного лучка, может, даже со сладкими ровными кружками моркови, и теплый выпуклый аромат жареной картошки. Хлопали дверцы шкафов, слышались женские голоса и таинственный деловитый стук.

– Подожди, сейчас вернусь, – сказала кому-то молодая, очень стройная женщина, появляясь на пороге кухни. – Привет, Костя. – она улыбнулась отцу, обернулась ко мне: – Привет! Меня зовут Полина, я жена Александра Львовича. – Полина тряхнула головой, смахивая упавшую на глаза светлую челку. – Вы уж извините, вас проводит наверх Саша, а то я не успею с ужином. У нас большие кулинарные планы.

Улыбнувшись, она скрылась в недрах кухни, оставив после себя легкий дурман – вечный спутник красивых женщин, как мне потом стало ясно.

От входной двери вверх поднималась довольно широкая деревянная лестница, крашенная в странный торфяной цвет. Рука приятно скользила по гладким перилам с маленькими округлыми каплями застывшей кое-где краски. Лестница вела на второй этаж, в крошечный холл, откуда можно было попасть в одну из жилых комнат и на веранду. Ту самую веранду, где с раннего утра окна рассеивали солнечные брызги и стоял под клеенчатой скатертью стол, два кресла из Чехословакии и маленькая рыхлая тахта, укрытая цветастым покрывалом.

В комнате, которую приготовили для нас, было классно абсолютно все. И кровати с металлическими набалдашниками в форме шишечек, которые я полюбил крутить, и худосочный матрац поверх жидких скрипучих пружин, и печной короб, возле которого было так приятно засыпать вечерами, когда из разогретой буржуйки разносились по дому уютные звуки потрескивающих липовых щепочек и угольков.